От недавнего счастья остался заплеванный огрызок. Несчастный
Евгеша ощутил себя языческим богом, сорвавшимся с Олимпа после неумеренного
возлияния нектара. Заметив, как вытянулось лицо Мошкина, Ната пожалела его.
Все, что касалось человеческой мимики, было для нее открытой книгой.
– Так и быть: учись, пока я жива! Открою тебе свой фирменный
секрет. Все равно тебя он не спасет, как и вообще ничто уже не спасет, –
сказала она великодушно.
– Правда не спасет, да? Почему не спасет? Но я не огорчен,
нет?
– Потому что не спасет. Если бы люди были способны учиться
на своих ошибках, они не были бы в такой помойке… Так ты слушаешь?
– Я слушаю, да? – удивился Мошкин.
– Если хочешь нравиться, запомни несколько простых правил.
Первое: слушай больше, чем болтай. Второе: язык жестов. Реагируй на то, что
говорит собеседник, и копируй его жесты. Можешь даже слегка утрированно,
главное, не напряженно… Больше легких, мимолетных, будто случайных прикосновений
к девушке. Только не надо при этом потеть и надувать щеки, как пляжные
культуристы, которые везут свою тушу купаться в море. Бройлеры нравятся только
кухаркам… И осанка, дружок, осанка! Не сутулься, не опускай плечи, а то
копеечку хочется дать! Спина прямая, голова чуть наклонена. Легко и
естественно.
– У меня не получается легко, – обреченно сказал Мошкин.
– Думаешь, я этого не знаю? Ты бука, и с этим ничего уже не
поделаешь. Но будь хотя бы доброжелательной букой, в рамках своего характера.
– И все, да? – спросил Мошкин жадно.
Его мысль уже работала в направлении того, что надо все это
записать в блокноте в столбик и отмечать плюсами и минусами выполнение
отдельных пунктов. А начать можно будет, пожалуй, со следующего понедельника.
Ната похлопала Мошкина по руке.
– Ты так противно это сказал! Расслабься, умоляю! –
попросила она.
– Расслабься? – удивился Мошкин, мысленно разлиновывающий в
блокноте уже третий столбик.
Ната посмотрела на Евгешу взглядом абстрактного ценителя,
почти любуясь.
– А почему нет? Ты же красив, Мошкин! Прекрасен, как
новорусская подделка греческой статуи с подклеенными отбитыми частями. В
анатомическом театре ты дал бы и Мефу, и Чимодану сто очков вперед, да только
что толку? Жизнь не анатомический театр, и призы в ней выдаются не самым
мускулистым, а расслабленным, настойчивым и отважным. Твоя красота служит тебе
меньше, чем дохлому льву его рык! А теперь очисти помещение! Не мешай мне
одеваться!
* * *
Когда Мошкин вышел из комнаты Наты, было уже около одиннадцати
утра, пиковое время для лентяев, понимающих, что хочешь не хочешь, а надо
начинать шевелиться. Чимоданов давно уже мудрил у себя в комнате: то ли
изготавливал коктейль Молотова, то ли покрывал лаком новую партию оживающих
человечков. Из-под его двери пахло чем-то едко-стерильным, как в химической
лаборатории. Зудука, выставленный вон, нервозно бегал вдоль двери и подсовывал
под нее горящие бумажки, смутно надеясь взорвать любимого хозяина со всеми
потрохами.
Мошкин спустился в приемную. Дафна, только что вернувшаяся с
Мефом после безуспешных поисков Депресняка, дремала в кресле. Кто-то, скорей
всего тот же Буслаев, заботливо укрыл ее пледом. Несмотря на влияние Эди и
эпизодическую склонность к хамству, Меф умел быть заботливым в деталях.
На столе у Улиты зазвонил телефон. Однако сейчас Улита была
не в настроении.
– Тля, как меня достал этот телефон! Пусть его изобретатель
изобретет его обратно! – сказала Улита.
Она сняла трубку и, поняв уже, что на том конце провода
ошиблись, сказала на опережение:
– Это вам телефонирует Москва!
– Кто-кто? – озадачился совсем юный голосок.
– Москва. Город такой, девушка! – отвечала Улита и бросила
трубку на рычажки.
Некоторое время она страдальчески глядела в потолок, точно
размышляя, чем ей заняться, чтобы не мучиться, а затем, разогнав комиссионеров
заявлением, что собирается работать над донесением Лигулу с поименным указанием
тех, кто ей мешает, в двадцатый раз написала на бумажке: «Я ненавижу Эссиорха!»
Меф не удержался и предположил, что когда она напишет это в
сотый раз, то упадет к Эссиорху на шею, за что едва не был убит метательным
ножом. На свою удачу, он успел схватить стул и загородиться им. Нож вошел в
сиденье стула до половины лезвия.
– Не порти казенную мебель, вредительница! Она эйдосов
стоит! – строго сказал Меф.
Улита покосилась на него и облизала выдвинувшиеся глазные
зубы.
– Забудь об этом. У меня гемоглобин низкий! Отравишься! –
предупредил Буслаев.
– Хочешь мысль, Меф? Знаешь, почему в Москве многие вещи
совсем не фонтан? Здесь мамы слишком нянчатся с маленькими мальчиками и слишком
часто орут на маленьких девочек. Во всех же нормальных городах все происходит
наоборот. Именно поэтому мы вырастаем монстрами, а вы цуциками.
– Гав-гав! – сказал несправедливо обиженный Меф.
Уж на кого-на кого, а на него в детстве орали очень часто. И
Эдя, и папа Игорь, и двадцать пять уродов, временно исполняющих должность
отчима. Меф так и называл их по первым буквам «УВИДО», с невинной рожицей
предлагая угадать, что это означает.
Улита не ответила. Не тратя слов, она нарисовала на голове у
Эссиорха детский горшок, надетый на манер каски. Эссиорх глупо улыбался и
отдавал честь. Должно быть, бедной ведьме казалось, что ей так проще будет
разлюбить.
– А ты куда, Одиссей? – спросил Меф у Мошкина, заметив, что
он одевается.
– Я хотел пройтись, нет? – засомневался Мошкин. Как и все
его желания, желание гулять было слабовыраженным.
– А… а… а… Ну раз хотел, то иди! – невнимательно сказал
Буслаев.
Он часто так говорил в последнее время «а… а… а…» – и
невозможно было понять, то ли он издевается, то ли просто принимает информацию
к сведению.