Цена посвящения - читать онлайн книгу. Автор: Олег Маркеев cтр.№ 39

Очевидно, Сталин первым понял, что теория разошлась с практикой. Народ, а от него остались только победивший пролетариат и ставшее колхозным крестьянство, опять начал воровать. По теории — сам у себя, ведь собственность стала общей. А воровать у самого себя, — это уже психиатрия, а не политэкономия.

Бог с ними, с темными, «Капитал» по слогам читающими. Но к процессу подключились даже свои, подкованные в марксизме товарищи из ЦК. Говорят, даже у рыцаря Революции Дзержинского на счету образовалось семьдесят миллионов швейцарских франков. И когда сверх занятой шеф ЧК столько заработать успел, если до обеда допрашивал, а с обеда до ужина расстреливал? Не на ночь же работу брал? Наверное, как приватизатор Альфред Кох, книжки писал, по полмиллиона за авторский лист.

Как известно, разобрался товарищ Сталин с товарищами по-своему. Обозвал «уклонистами», капиталы экспроприировал, а самих капиталистов-коммунистов расстрелял. Кому повезло, получили срок в пять пятилеток и поехали на лесоповал бесплатно создавать «прибавочный продукт».

К вопросу сохранности собственности новый вождь подошел диалектически: простым гражданам за карманную кражу стали давать три года, за тягу госсобственности, что плохо лежала, — две пятилетки исправительных работ.

Крепла и хорошела родная страна, неуклонно возрастал уровень благосостояния народа. А народ все равно подворовывал.

Для борьбы с этим социально чуждым, но неистребимым явлением в системе МВД создали отдельное направление — отделы по борьбе с хищениями соцсобственности — ОБХСС.

Сразу надо заметить, несмотря на созвучие, с немецкими элитными «СС» ничего общего не имеющие. Возможно, воюй ОБХСС, как пресловутые «CC», профессионально, бескомпромиссно и беспощадно, за пару поколений отбили бы условный стяжательный рефлекс, и стал бы советский народ не только самым читающим, но и единственным в мире не ворующим. Но такая задача перед ОБХСС не ставилась.

Мудрая партия понимала, что, во-первых, за пятилетку не исправить то, что закладывалось веками, а, во-вторых, люди не воруют, а по собственной инициативе исправляют огрехи в государственной системе распределения благ. Поэтому задача перед ОБХСС стояла не столь экономическая, сколько политическая. Главное было — не пресечь разбазаривание и расхищение народного достояния, а не дать этому процессу перевалить за опасную грань, за которой украденное превратится в капитал, достаточный для захвата власти. Народной собственностью Кремль готов поделиться с кем угодно, но властью — никогда.

Василий Васильевич Иванов начал карьеру с должности рядового опера ОБХСС. Постепенно постигая премудрости усушек, обвесов, обсчета, присадок и приписок, он рос в звании и набирался житейской мудрости. Щенячий азарт, когда тявкаешь и пытаешься вонзить молочные зубки во все движущееся, быстро остыл. Юношеские амбиции, когда ищешь дела не по зубам, развеялись, не создав необратимых последствий. Мудрость опера приходит не с годами, а с уголовными делами. Только мудрость эта горькая, как у солдата-окопника.

Иванов, — человек склонный к философским обобщениям, — сумел заглянуть дальше и глубже сермяжной правды оперов. Он понял, что зло, с которым ему поручено бороться, есть неотъемлемая часть системы.

В системе централизованного учета, планирования и распределения благ был скрыт фундаментальный порок. Человек хочет жить хорошо сейчас, а не в загробном мире или в светлом царстве коммунизма. И чтобы он не начал удовлетворять собственные потребности прямо сейчас, а не тогда, когда это запланировала партия, к нему следует приставить вертухая с наганом и по два стукача. Долгое время эта модель отношений государства и человека работала. Но умер Сталин, расстреляли Берию, а Хрущев взял да и ляпнул про коммунизм к восьмидесятому году. За одно это его надо было снимать с Генсеков.

Народ — он дурак только на партсобраниях и в день выборов, а по будням хрен его надуешь. Все быстро смекнули, что обещанное счастье всенародное не наступит никогда. И принялись строить индивидуальный коммунизм. Кто как мог и кто как его понимал.

Броуновское движение индивидуальных воль рано или поздно получит вектор развития. И, как сорвавшуюся лавину, его уже ничто не остановит. Разовые хищения к семидесятым годам слились в общую систему «организованных хищений в особо крупных размерах», выражаясь языком УК СССР.

О масштабах хищений общенародного добра мог судить любой не жалующийся на зрение и голову. Стоило пройтись по улице и наметанным глазом осмотреть фланирующую публику, как в голове рождались невеселые мысли. Практически весь модный ширпотреб никогда Госпланом не планировался, однако в ассортименте имелся. Производство и сбыт были налажены в государственных масштабах, но ни руководящая партия, ни рулящий Совмин к этим достижениям народного хозяйства не имели никакого отношения. Кто же тогда организовал это экономическое чудо?

Иванов считал, что в дело вступила стихийная самоорганизация масс. Цеховики, валютчики, фарцовщики и работники торговли, косяком идущие по соответствующим статьям, к этой экономической пугачевщине имели касательное отношение. Какая разница, кто именно набился в подельники к Пугачеву, когда Русь восстала?

Даже если предположить, что некий управленческий центр этой стихией существует и во главе его сидит кто-то более гениальный, чем все Политбюро, — что толку? Положим, удастся его отловить и доставить в клетке в столицу. Пусть даже показательно четвертуют, как Пугачева. А с народом что делать? Опять по казармам и баракам?

Но в том, что процесс регулируется, Иванов получил шанс убедиться, когда вырос до начальника отдела. Неожиданно, — во что он, поднаторевший в оперативном ремесле, не верил, — его пригласили в «курирующую инстанцию». Поводом стало дело о хищениях на кожкомбинате, в котором замелькала фигура замминистра.

Кураторы оказались людьми симпатичными. Один выглядел функционером Агропрома или «оборонки». Такому все равно, что озимые пахать, что баллистические ракеты штамповать. Партия сказала «надо» — вспашет и запустит, через «не могу», к очередному съезду, с перевыполнением плана. Он представился Решетниковым Павлом Степановичем. Второй, номенклатурный дальше некуда, с манерами восточного царедворца, назвался Салиным Виктором Николаевичем.

Иванов сразу же оценил их профессиональный уровень. Материалы дела они препарировали по буковке, пробуя на излом каждый винтик в системе доказательств. Но схема преступления, вскрытая Ивановым, устояла.

— Что ж, сложилось впечатление, что на уровне директора и его команды мы и остановимся. Как считаете? — вежливо поинтересовался Салин.

Иванов считал, что надо идти по цепочке дальше, но промолчал. На Старой площади сыскарь городского уровня голоса не имеет.

Через неделю он провел первые аресты. Дело получилось в меру громким, кто-то позаботился, чтобы оно попало в свод передового опыта. Иванова поощрили грамотой от министра МВД.

А замминистра, выведенный из-под удара? Краем уха Иванов узнал, что судьба сыграла с ним в русскую рулетку.

Сын ввязался в пьяную драку с нанесением тяжких телесных, повлекших стойкую потерю здоровья потерпевшего. Не убийство, конечно, но пункт у статьи тяжелый. Свидетели в один голос утверждали, что виновен сын высокого папы. Странно, но дело довели до суда и впаяли максимальный срок. Пятно на мундир высокопоставленного чиновника вляпали изрядное и пахучее. Папе пришлось выбирать между карьерой и семьей. От сына он не отказался и тихо уехал директорствовать на провинциальной прядильной фабрике. Партбилет у него за что-то отобрали.