Цвингер - читать онлайн книгу. Автор: Елена Костюкович cтр.№ 45

Дальше Динар этот стал наезжать в Ижевск чаще и стал жить — у Любы после размена с Буровым сначала имелась однокомнатная, а потом уже она себе получила от завода снова в Ижевске двухкомнатную квартиру. И две дочери. И две собаки и две кошки — некоторых сам Динар приносил, потом бросал, она выхаживала. Потом Динар зарезал собаку, собака ночью повизгивала (сны ей снились). Вывел из квартиры на пятый этаж и прямо на лестнице зарезал. Пришел и велел кровь замыть. Тогда Люба начала понимать, что с Динаром страшно. И потом в деревне молдавской страшно дрались они с братьями, с отцом. Их четверо, все огромного роста — кидались друг на друга — черные, жгучие. Свалка, страх. Свекровь их не смогла растащить, упала, спазм в горле, пена. Тогда перестали, а то и в ножи.

Но пока еще в Ижевске, Динар пожил в доме и начал приставать к старшей дочке Любы, Насте. И Любу стал пугать. Требовал продать квартиру — ну потому что эти мужики, они же относятся, как если у крестьянина кобыла или свинья, надо использовать, выжать. Требовал, чтобы Люба занимала для него денег. Она занимала под проценты. Ей начали звонить и запугивать. И положение стало такое, что впору в петлю. Она и думала повеситься, но еще Нина была очень мала, двенадцать лет, куда ей одной без матери.

А Динар потребовал купить ему машину «КамАЗ». Чтобы возить товар в Москву. Он бил, а Люба не жаловалась в милицию, понимала — отсидит Динар по ее жалобе пятнадцать суток, его отправят в Черновцы, он сойдет на первой станции, вернется и ее зарежет.

В общем, Люба назанимала денег столько, что отдать долги можно было, только если продать квартиру. И уехала с ним на Украину возле Черновцов, они вдвоем забрали из детприемника его сына, тоже Вову, — тот весь во вшах, чесоточный, шесть лет, до детприемника спал на улице, искал и сдавал бутылки, хлеб покупал на них. Как они его в первый раз отмывали! Не забыть. Вова хотел в кастрюльке мыться. В ванну невозможно было всунуть. Визжал. Не знал, какого вкуса мороженое. Этот детприемник был в Ивано-Франковске. Всю его одежду с персолью кипятили. Мать утонула по пьянке. Хочется думать, что утонула. Как бы Динар ей не пособил утонуть. Очень ревнючий и лютый.

В деревне в молдавской… Семьи ночуют вповалку, в одной комнате в летовке, хотя у каждой семьи есть парадный дом в пять или шесть горниц, вылизанный, с обстановкой, с водопроводом, но туда не ходят. Никогда не ходят. Не принято. Только по праздникам показывают гостям. Ковры вешают, марафет наводят. А сами в отхожие места, в выгребные, модель «скворешник». Живут в грязи, мизгирей всюду полно, тараканы, тенета как занавеси, страшно. А в доме полы лаком покрытые, но туда заходить нельзя.

К Любе бабы приглядывались, она в джинсах, они до пола в платьях, религиозные. Плевали в ее сторону. А вот сейчас Люба их встречает в Италии, сюда в Милан вся та деревня переехала на заработки, какую женщину спроси, всякая скажет, разведена. У ней там муж на Украине или в Молдавии. А спросют — разведена. И каждая мужика ищет. А ведь это они в ее сторону плевали-то.

Когда приехала в семью Динара, ей дали в руки сапу и пустили в поле кукурузы. А Динар все спит, а по вечерам ходит пить с ребятами. С базара в ресторан. Купил ворованный «КамАЗ». Полгода они с друзьями его перебирали, но первый рейс в Москву — гаишники сразу заловили, разглядели на моторе сбитые номера. Полгода «КамАЗ» стоял на штрафплощадке. Полгода Динар требовал с Любы денег дать откупного, чтобы машину вернули.

Люба опять въезжает в предыдущую тему, про баб в длинных юбках, те же самые бабы сейчас в Милане, юбки у них уже не длинные, так задирать, наверно, стало нетрудно.

— Так вы встречаете украинских соседок тут, в Милане?

— Встречаю! Ха! Да тут с нашей деревни, с Динаровой, которая возле Черновцов, наверно, все женщины в Милане! В деревне одни мужики с детьми пооставались. И меня пилил Динар день и ночь — езжай в Италию, найдешь работу, будешь мне деньги отсылать…

…Вика, покачиваясь на сиденье, скользил глазами по мелким фабрикам с гладко уложенными подле кованых оград поддонами и бочонками, по ровным тисам с елями, по рядам аккуратно высаженного бука. Ладненькие фабрички! Австрийский след. Ломбардия хранит отпечаток благоустройства, проведенного Марией-Терезией. То же описано у Стендаля. В его миланских блокнотах прямо в текст врисованы чертежи канализации. Ordnung muss sein. Это Виктор думал в рифму к слушаемой повести. Дело в том, что краски, которыми расписывала Люба дорогу на работу в Италию, напоминали военные угоны в неметчину, из архивных свидетельств: «Утром проснулись, а деревня оцеплена немецкими карателями с собаками… Население согнали на площадь, молодежь в одну сторону, стариков с детьми в другую, молодых гонят на железнодорожную станцию — в товарные вагоны — в Германию. В дороге кормили плохо, 200 гр хлеба и ½ литра супа в день. Привезли в Восточную Пруссию, привели на биржу — там меня купил бауэр за 18 марок».

Послушать Любу — были такие же условия транспортировки. Куда там — хуже! Жутче! Ввозят этих женщин из экс-советских республик в европейские страны какими угодно способами. Подпольно. В двойных багажниках «дукато». В чемоданах с проверченными дырками. Отбирают деньги и украшения и отправляют продавать себя — но только, рассказывает Люба, «меня никто не купил, пришлось мне самой покупать себе работу».

— Нас было три женщины постарше, кому за тридцать. И две молодые по восемнадцать лет под дровами. Такая шла фура дров, в середине выдолблено, дышали в щелку. И нам пришлось просидеть на корточках в темноте восемь суток с половиной. Мы заплатили по тысяче триста долларов каждая за эту перевозку двум мужчинам. Когда стоянки были, то некоторых женщин вмертвую вынимали, вытаскивали, те в отключке, мужчины раскачивали и прямо кидали на мягкие кочки в лесу, качали за руки и ноги. Я как увидела, испугалась! А оказалось, что нам еще везло. Я знала одних других двух женщин, они уже вернулись, второй раз ехали, так рассказывали — ну вы сидели в дровах, вам разве плохо? А нас, говорят, переправляли через границу в моторе…

— В моторе невозможно…

— А в ямке, рядом с мотором грузовика огромного, деревянную стеночку вставили, расширили немного под капотом пространство, так у одной такие ожоги на ногах образовались, ожоги такие, что шрамы на всю жизнь, а не кричала она потому, что сомлела сразу.

У Любы, комфортно путешествовавшей в дыре в дровах, были таблетки от кашля в сумке, их всем давала. Некоторых от недостатка воздуха от кашля рвало, а так все лежали тихо, чтоб не заслышали таможенники. Лежала Люба и слышала, то у одной, то у другой икота, сердечный приступ — сами синие, подбородок заострен, кожа голубая.

— Ну, еще приходилось защищать от шоферюг этих двух молоденьких. Мы их одних никуда не пускали. Те вообще могли изувечить, кому пожалуешься? У нас у всех, как посадка в фуру, мобилы поотбирали. И с домом запретили говорить. Вещей такусенький кулек, пара сменных трусов, и все. Но я им только батарею отдала. Им надо было, чтоб никто не мог звонить, ну я же и не могла звонить без батареи. Но мобильник я им не дала, сказала, телефон мне не на что будет купить, когда приеду. И мобильник остался у меня. Родные, семья не знали две недели, что со мной, жива ли. Кто из женщин отдал им мобильники, тем эти мужчины и не вернули мобильники в Италии.