– Рубичо, твою мать, – крякнул он, не заметив, как в один присест проглотил первый бутерброд. – Черт, а вкусно.
Расправившись с легким, но оказавшимся очень сытным перекусом, Муни еще раз обвел ручкой на карте место ловли, указанное Чаком, и посмотрел через лобовое стекло на телефон на столбе.
– Да пошла ты, – наконец пробормотал он, хотя Чак и дал ему на сдачу немного мелочи, которой с лихвой хватило бы позвонить.
Муни включил радио, в котором взревел «Led Zeppelin», и погнал свой родстер вперед. Местность снова стала уединенной, в этих краях природа пока еще уверенно отстаивала свое.
По пути асфальтовое полотно никуда не ответвлялось и не сворачивало, за исключением «бензоколонки» братьев Фарелли, больше напоминавшей облюбованную бомжами помойку. И только добравшись до городка на берегу великолепного, живописного озера, погруженный в навеянные сытостью беззаботные мысли, Муни запоздало сообразил, что больше не встретил на дороге одинокого велосипедиста.
* * *
Он тоже любил одиночество. Он лелеял его и боготворил. Одиночество было его главным союзником и компаньоном в собственном мирке, в котором он был сам себе хозяин и господин. Он никого не слушался, кроме внутреннего голоса, который тоже считал своим. Хотя бывали моменты, когда ему казалось, что с ним разговаривает и отдает приказы кто-то потусторонний. Другой. И тогда человек испытывал тоскливый атавистический ужас, ощущая, как он мурашками липко бежит по спине. Другого можно было прогнать или заставить уйти, только принеся ему жертву, что он с методичностью делал, добровольно надевая на себя хламиду жреца. И с каждым новым разом зверь внутри него становился все прожорливее и голоднее. И все труднее становилось с ним совладать. Когда-нибудь тонкая цепочка, державшая зверя на привязи, не выдержит и порвется, и тогда. Что тогда… Может, она уже порвалась, с жалобным звоном рассыпавшись на многочисленные орошенные кровью звенья?
Когда ты одинок, ты автоматически становишься центром вселенной, замыкая все на себя. Толпа убивала личность, человеческую индивидуальность лишая ее тех замечательных и неповторимых оттенков, присущих каждому по отдельности. Словно всевозможные разноцветные краски выдавливали и перемешивали до безликой однородной массы в большом котле. Ему это не нравилось. Это было неправильно.
Яму на этот раз пришлось заготавливать дольше обычного. Грунт в этой части леса состоял в основном из глины с примесью торфа и был изрядно подмочен подземными ручьями, со всех сторон в изобилии питавшими озеро. Так что пока добирался до положенных шести футов, разрыхлив дно и как следует укрепив стенки, пришлось изрядно попотеть и вдобавок вымазаться. А все из-за лопоухого полудурка в хозяйственном магазине, и какого рожна он докопался, какая именно ему нужна лопата. Садовая или для строительных работ? Как будто не знает, для чего они нужны – землю копать, что же еще? Ну, в некоторых случаях и рубить. Острое могучее лезвие с одинаковой легкостью может разрезать как клубни картошки, так кое-что и потверже. Детские кости, например. В результате пришлось спешно менять место охоты, правда, не слишком далеко от насиженных прошлых угодий. Ничего, через пару недель он снова вернется туда, а может, заодно и проучит того недотепу, чтобы в следующий раз не болтал лишнего. Но об этом он подумает потом. Не сейчас. Сейчас у него есть более важное дело. Его дар, его призвание. Его… миссия.
Маленький бельчонок,
Пора тебе в кровать…
И считалка почти сложилась. Отлично! Все у него сегодня складывалось как по нотам. Дети обожают считалки. Веселые и беззаботные. Как они сами. Перехватив лопату, одинокий человек в чаще леса снова принялся копать. Работа заняла несколько изнурительных часов, наполненных машинальными движениями, зависящими лишь от терпения и работы мышц рук. К вечеру начало накрапывать. Тревожно зашелестели под тяжелыми каплями ветви деревьев над головой. Это хорошо. Это же просто великолепно! Само провидение было на его стороне и поможет смыть следы грунтовой ржи, в которой он перемазался, пока выбирался из ямы после того, как разровнял дно. Где-то гулко просвиристела пичуга. Скинув на землю куртку, вооруженный лопатой мужчина посреди дремучей лесной чащи с новыми силами принялся за работу. Ему было не привыкать. О да. Он и на этот раз завершит начатое. Все как задумал, все пройдет словно по нотам. Только в данном случае он был и композитором, и дирижером, и музыкантом в одном лице. Осталось только сыграть.
Могила вышла идеально ровной и глубокой настолько, что в сгущающихся сумерках, даже как следует присмотревшись, нельзя было различить дна – только черный прямоугольный проем полтора на два с половиной метра, зияющий, словно распахнутая дверь, ведущая в неизведанное. В преисподнюю, а может быть, в рай? Он никогда не был особо религиозен. Сейчас свежевырытая могила напоминала ему скорее пустую коробку, которую предстояло наполнить. Положить в нее хорошую прекрасную куколку, с румяными щечками и золотистыми волосками, и аккуратно упаковать. Бережно и деловито. Аккуратно взять на руки нежное юное тело, прижать к груди, расправить складочки ее платья… Скоро она будет с ним. Его счастье, его муза, его куколка.
Его… бельчонок.
Кто-то там, кто-то там,
Я тебе орешек дам,
Парам-пам-пам…
Пару дней назад он снова видел ее, когда она вместе с родителями отправилась к берегу озера на пикник. Светловолосое большеглазое чудо, с упрямо вздернутым носиком, лет 12–13. С только начавшей формироваться фигуркой, но уже обозначенной грудью под острыми ключицами и шустрыми загорелыми ножками, срезанными воздушным лоскутком ситцевого платья в крупный горошек. Притаившись в густых зарослях орешника, он с замиранием сердца следил, как он купалась недалеко от берега. Порхающее, словно бабочка, воздушное воплощение чистоты и невинности, навязчиво преследующее его каждую ночь. Стиснув древко лопаты, мужчина сглотнул, ощутив внезапный прилив острого сексуального возбуждения. И издал нервный короткий смешок, больше походивший на всхлип изголодавшегося по пище животного.
Его… бельчонок. О да, только его.
Терпение, друг, терпение. Он потер друг о друга шершавые, натруженные работой ладони и ласково погладил древко лопаты, вонзенной в кучу грунта. В темноте куча походила на большой муравейник, в котором деловито копошились жирные дождевые черви.
– Терпение, друзья, – пробормотал он, отчищая лезвие лопаты листьями папоротника и убирая ее в рюкзак. – Скоро наедитесь.
Он хорошо потрудился, и могила вышла просто отличной! Любо-дорого посмотреть!
Осталось только ее наполнить, но и за этим дело не станет. Человек посмотрел на несколько 50-литровых деревянных ящиков из-под картошки, сложенных под кустом ежевики, по другую сторону ямы. Скоро, куколка. Скоро. Папочка идет к тебе.
Сегодня же вечером.
Еще раз придирчиво оглядев плоды своего труда, надев куртку и подхватив рюкзак, человек растворился в волнующейся лесной чаще, укутанной пеленой усиливающегося дождя, через который призрачно донеслись сбивчивые строчки придумываемой на ходу считалки.