Сильвин из Сильфона - читать онлайн книгу. Автор: Дмитрий Стародубцев cтр.№ 22

Тогда я решил посоветоваться с Мармеладкой, которая продолжала делить со мной ложе, ухаживать за мной и поддерживать казарменный порядок в квартире Германа. Я рассказал ей, как дорог мне этот дневник, что он — таинственная и великолепная галерея моих мыслей, все, что у меня есть, не считая пустой глазницы и нескольких гнилых зубов во рту, и пока говорил, мне стало так себя жалко, что я расплакался навзрыд и залил солеными слезами ее смуглые руки. Отчаянная Мармеладка вдруг оттолкнула меня, бросилась в комнату Германа, заснувшего поверх постели с бутылкой пива в руке, и грубо растолкала его. Где его тетрадь? Герман, не разобравшись, наотмашь врезал Мармеладке открытой ладонью по лицу, но потом очухался, в три затяжки выкурил сигарету и неожиданно крепко задумался.

Вскоре он вырос передо мной с пачкой фотографий в руках и попросил внимательно их рассмотреть. Это были снимки его друзей-соратников, которым он всецело доверял, не считая Капитана. Его Герман опасался и старался лишний раз с ним не общаться, и до сих пор скрывал от него то, что все о нем знает, хотя внешне поддерживал с ним старые дружеские отношения. Капитан продолжал заниматься некоторыми делами Германа, втайне сноситься со столичными и ежедневно ему звонил.

Герман. Вспомни, ты писал в этой тетради что-нибудь о своих способностях?

Сильвин. Способностях? Да.

Герман. Тля! Я так и знал, что ты меня подставишь. Кто-то выкрал твою тетрадь и теперь наверняка знает все наши тайны.

Сильвин. Не может быть!

Герман. Я тебе говорю! Кто-то нас предал. Тот, кто был тогда в заброшенном доме, когда мы договаривались о золоте. Тот, кто часто бывает здесь и сумел прикарманить твой паршивый дневник.

Сильвин. Я писал в нем о той встрече…

Герман. Ах, ты и это успел! Ну, так вот, знай, из-за тебя, ублюдок, погибли шесть человек.

Сильвин. Моей вины в этом нет.

Герман. Не будем спорить. Сейчас это не имеет никакого значения. Мне плевать на этих уродов, я достану золото другим способом, дело не в этом. Главное — выяснить, кто ведет двойную игру, иначе нам не прожить и нескольких дней.

Сильвин. Я уже тебе неоднократно говорил, что тебя предает Капитан.

Герман. Я это знаю. Но он не появлялся у меня дома уже две недели. Значит, не он прикарманил тетрадь. Вопрос: кто? А? Посмотри внимательно на эти фотки.

Я углубился в изучение лиц.

Жизнь часто преподносит нам подобные сюрпризы. Не жди беды от врагов, ее источник обычно значительно ближе, в стане друзей. Не жди предательства от того, кто похож на павиана, кому ты посвящаешь лучшие свои пасквили и кто сам явно не испытывает желания менять тебе подгузники. Ибо будущего или состоявшегося изменщика вычислить нетрудно, как правило, это тот, кто ближе всех, кому ты с особой страстью покровительствовал, кому передал свои знания, с кем делился последним, кому всецело доверился и ради кого был готов на любые испытания. Впрочем, если хочешь взрастить плоды по-настоящему преданной дружбы, не путай дикое поле с луна-парком, густо распыляй вокруг себя пестициды, уничтожая на корню всякий пижонский сорняк, а лучше — останься совсем один, потому что все наши беды проистекают от невозможности быть одинокими.

Герман уже пережил шок с Капитаном, но его клюквенной доверчивости не было предела. Вот и сейчас, быстро пролистав фотографии, которые ткнул мне в нос мой ночной кошмар и мои отбитые гениталии, мой целеустремленный магараджа и беспощадный конкистадор, я без промедления обнаружил подкожного клеща: мою тетрадь выкрал Любимчик, которого Герман знал сто лет и имел с ним самые задушевные беседы. Любимчик, как я мысленно его обозначал (безобидный и обаятельный плюшевый медвежонок, к которому каждый с умилением потянется рукой), понимая свою космическую бесталанность и клиническую бесполезность, любил высококлассно лакействовать, официально назывался адъютантом Германа, которому уже давно грезились в отражении зеркала лампасы на штанах, и имел в общих делах вполне съедобный пай. Ранее он ни в чем предосудительном мною замечен не был, как не страдал и клептоманией, но все же поддался на уговоры Капитана и предал своего щедрого товарища и покровителя. Тридцать сребреников выражались в пухлой пачке наличной валюты, но было и одно смягчающее обстоятельство: Любимчика долго запугивали, угрожали расправиться с его семьей. Последнее произвело на него неизгладимое впечатление, несчастный не выдержал и сломался: сначала рассказал все обо мне, так что всем сразу стало ясно, каким образом Герману удается легко преодолевать капканы жесткой конкурентной борьбы, а затем присвоил мой дневник, который тут же оказался в руках главарей столичных.

Когда я резюмировал Герману результаты своих исследований, зрачки его сузились до точки, а белки вздулись кровью, он готов был меня порвать на миллион клочков. Внезапно схватив меня за нос, сжав двумя пальцами, словно клещами, его чувствительный кончик, он стал мотать меня по комнате — я корчился и кричал, Мармеладка повисла на его руке, но он вдруг отпустил меня и невозмутимо сказал: Что ж, по — крайней мере, мы теперь знаем, что произошло. Я пощупал онемевший от боли нос — как ни странно, он еще был на месте.

Без дневника я себя почувствовал так, будто мне ампутировали ноги. Я мыслю, значит, существую. Мыслей так много. Вся голова забита мыслями, они скачут, словно дети на надувном жирафе в парке аттракционов, они мечутся в вихре испанского танца, они возвышенно взмывают и угрожающе пикируют. Они (блестящие дети мои, питаемые парадоксальной логикой моего расстроенного разума) без тетради — точно запертые в презервативе сперматозоиды: все время ищут выход, но не находят, заходятся в предсмертных судорогах, бесплодно таранят головками податливые, но исключительно прочные стенки. Мыслей все больше, исхода нет, в мозги словно заливают чугун, череп раздувается до размеров земного шара, готовый лопнуть и расплескаться по стенкам солнечной системы… Врач однажды предупредил меня, сочувственно отведя глаза, когда я поведал ему то, о чем думаю: Будьте внимательны к своим мыслям, — они начало поступков.

Вскоре мне посчастливилось вспомнить, что тогда я купил не только черную тетрадь, которой лишился, но и красную с синей. Я тут же отыскал ее, схватил карандаш и — о счастье! — полилось, полилось, как будто открыли после долгой профилактики задвижки старого городского водопровода, и сотни километров подземных труб в то же мгновение наполнились эхом бегущей струи.

Конечно, впредь я буду еще осторожнее, и самые сокровенные мысли останутся при мне, например, о том, как я люблю Мармеладку…

Эти поцелуи. Лицемер и лицедей Сильвин тысячу раз кряду смаковал воспоминания о них, содрогаясь от приступов нежности, словно от множественного женского оргазма. Эти воспоминания я разместил в тронном зале своей души, где они, точно в инкубаторе, выпестованные ревностным теплом моего сердца и капризным воображением, подрисовывающим недостающие частности, приобрели такое извращенное качество и такую каноническую изысканность, что мне стало нестерпимо жалко упиваться ими одному, втайне.