Вот и сейчас, с утра пораньше, от Шалакова пахло коньяком. (Он недавно вернулся из бакинской командировки и наверняка уже выпил весь набор сувениров).
Полковник Клейн кривил душой, когда называл главным недостатком Шалакова его замполитское прошлое. Не мог же он сказать Президенту в глаза, что его ставленник не годится даже в ночные сторожа, не то что в директора охранного предприятия. И дело было не в пьянстве. Мишаня Шалаков слишком много перенял от контингента, изоляцией которого занимался так долго. Выйдя на пенсию в расцвете лет и скинув погоны, он стал похож на преуспевающего жулика.
Клейн еще мог бы простить ему замшевые пиджаки, золотые цепи и перстни, густой шлейф дорогого одеколона… Но вот охранники его предприятия — почему-то все, как на подбор, кавказцы — больше раздражали полковника. Они носили дорогие костюмы и черные рубашки, брились только по воскресеньям, и вместо душа пользовались дезодорантами, причем без особого успеха. Старший в смене обязательно надевал светлый галстук, рядовым галстук не полагался. В этой униформе они сопровождали Шалакова в его непрерывных командировках.
Между прочим, и по этим командировкам Клейн мог бы сказать Президенту пару неприятных фраз. Все филиалы холдинга обладали достаточно развитыми службами безопасности. Какой смысл тратить деньги на вояжи Шалакова и его нукеров? Что такого ценного могли они наохранять?
В системе безопасности холдинга предприятие Шалакова занималось конкурентами и должниками. И занималось довольно успешно. Считалось, что Мишаня Шалаков разбирается с ними, используя свои родственные связи в МВД. У Клейна были основания сомневаться в этом. Но он никогда не спорил с начальством.
Тяжелое чувство не помешало Клейну проинструктировать Шалакова, передать ключи и печати, обзвонить вместе с ним посты и выполнить еще десяток необходимых процедур.
Все это время дневальный безуспешно пытался дозвониться до каспийского филиала. Клейн вдруг понял, что президент не всех сосчитал. Люди в каспийском филиале остались как бы за скобками. Они ничего не знали. Они просто встречали обычных представителей холдинга. Но это звено в цепочке, самое незаметное и самое незначительное, почему-то больше всего тревожило Клейна.
Он понимал, что тревога, накапливаясь, может перейти в панику, и старался отсечь эмоции. Когда-то это удавалось легко. Легче всего было отсекать эмоции в бою. Чуть сложнее — перед боем. Самым сложным было погасить тревогу, когда в бой уходили друзья, а он оставался «дома»…
Еще и еще раз он прощупывал все детали этого дела. Как только президент показал ему первую видеокассету со связанным братом, было решено — это проблема не холдинга, а прокурорских. И знать о ней должны были только те, кто будет участвовать в решении. Причем каждый будет знать только свою часть решения. Например, Клейн не знал, какая работа ведется в направлении похитителей. Ему достаточно было просто передавать специальному человеку все кассеты, которые попадали в почту холдинга. И даже вторую кассету ему уже не дали посмотреть. Но за доставку чеченца к месту размена отвечал Клейн, и он постарался обеспечить ее со всех сторон.
У похитителей наверняка были свои источники внутри холдинга, и все приходилось делать с поправкой на утечку информации. Он отобрал нескольких молодых охранников и предупредил их о возможной ответственной командировке. С водителями был отработан маршрут: офис — «Кресты» — аэропорт. Рассчитали удобное время, наметили пути объезда возможных заторов.
Нельзя было исключить попытку нападения во время перевозки, поэтому Клейн провел переговоры с инкассаторами. Они сами приехали в офис, и он смог осмотреть бронированный фургон, и даже назвал примерную дату и время, когда эта техника понадобится для перевозки особо ценного груза.
Но за неделю до назначенного срока прокурорские перебросили чеченца в одно медицинское учреждение. Чеченца завели в кабинет, сделали укол и тут же вывели через боковую дверь. У служебного выхода уже стоял зубовский «сааб». Клейн и Ромка запихнули чеченца в машину, и через полтора часа, сделав страховочный крюк по городу, они уже были в аэропорту. Кто знал об этом? Никто. Прокурорские знали только, что чеченец уже не в СИЗО, а в каком-то тайнике холдинга.
Ему пока не в чем было себя упрекнуть. Он отработал свое. Если что-то и случилось, то не на его участке и не по его вине.
Клейн уже садился в машину, когда его позвал дневальный:
— Герман Иванович! Вам звонят из Баку!
В кабинете уже восседал Шалаков, перелистывая его ежедневник. Он приподнялся, уступая кресло, но Клейн схватил трубку и сел на край стола. На связь вышел его бакинский приятель, опер угрозыска, которому он позвонил сразу же, как узнал о задержке. И вот уже ответный звонок. А филиал все молчит.
— Салам, началник.
— Сам начальник, — сказал Клейн. — Поздно встаешь, йолдаш
[1]
Гасанов. Слушай внимательно. Мне нужна сводка происшествий за эту ночь.
— Рано еще.
— Я понимаю, но ты сам поспрашивай.
— Конкретно, что искать?
Клейн покосился на Шалакова, тот равнодушно смотрел в журнал приема дежурства, демонстрируя полную глухоту.
— Конкретно? Конкретно меня интересует район аэропорта, — сказал он, вытирая ладонью взмокший холодный лоб. — Старые промыслы. Помнишь, мы там по колодцам лазили? Вот на эту же тему.
— Баш уста,
[2]
начальник. Будем посмотреть, — ответил Гасанов посерьезневшим голосом, явно вспомнив, как вместе с Клейном они вытаскивали трупы из мазутных колодцев.
— Можешь меня встретить? Я сейчас вылетаю, — сказал Клейн.
— Какой разговор, слушай.
Он позвонил в аэропорт и договорился о вылете, а потом отправился домой.
Каждые пятнадцать минут он набирал номера каспийского филиала и выслушивал восемь длинных гудков. Подождем до вечера, решил Клейн. За день что-то прояснится. А если не прояснится, то вечером постараюсь незаметно добраться до аэропорта и улететь в Баку, к Рене.
Подумав о ней, Клейн еще раз ощутил укол тревоги и хотел было позвонить ей, но передумал. Его телефон мог — и должен был — прослушиваться прокурорскими. Никаких звонков. Лететь, и все.
Сначала его отговорил Кот. (Не надо было с ним соглашаться). Потом его пытался остановить Президент. Следовало ожидать, что где-то поблизости уже маячит и третья преграда на пути полковника Клейна к любимой женщине.
Рена была вдовой его боевого товарища. Вагиф и Клейн вместе разоружали бунтующую Нахичевань, пытались восстановить разоренную госграницу, стояли в Карабахе под огнем с обеих сторон. Их накрыло одной миной, и Вагиф погиб, а Клейн был только ранен, и ему довелось везти в Баку друга, завернутого в ковер. Помогли знакомые вертолетчики, и Вагифа опустили в семейный склеп в тот же день, до заката, на родовом кладбище у Волчьих Ворот. Клейна оставили в городе подлечиться, и всю осень он ходил на поминальные четверги в бакинской квартире друга. Там его принимали как родного, и он сидел вместе с другими мужчинами из рода Вагифа за столом в гостевой комнате, и пил с ними чай, ведя тихие разговоры, и замолкал вместе с ними, когда мулла начинал напевать короткую молитву. Клейн даже неслышно произносил вместе со всеми «аминь», когда молитва заканчивалась, и все делали умывающее движение ладонью по лицу… Отец Вагифа был старым комитетчиком, членом ЦК, да и почти все собиравшиеся были коммунистами, но это никогда не мешало им оставаться мусульманами.