Сто полей - читать онлайн книгу. Автор: Юлия Латынина cтр.№ 99

«Да он надеется меня переубедить», – вдруг понял Ванвейлен смысл разговора.

– К тому же, – продолжал Арфарра, – и при демократии в городе, существует как бы два государства, бедных и богатых, и интересы их противоположны. Государство едино, когда государь – единственный. Да, законы могут нарушаться, но нет таких законов, в которых написано, что народ должен быть угнетен, а люди – алчны. Если государство едино – должности, правосудие и имущество являются государственной собственностью, и в такой стране нет ни нищих, склонных к бунтам, ни богачей, склонных к своеволию. А когда государство рассыпается, должности, правосудие и имущество становятся частной собственностью, и тот, кто владеет людьми и правосудием, становится сеньором, а тот, кто владеет землей и деньгами, становится богачом. Ибо то, что в избытке у одного, будь то свобода или деньги, – увы, всегда отнято у другого.

– О боже мой, – сказал Ванвейлен. – А что же отнимает тот, кто, имея избыток денег, ставит на эти деньги новый цех и производит ткани, которые бы иначе не были произведены?

– Он отнимает добродетель у общества, – ответил Арфарра. – Цехи производят количество тканей, предусмотренное законом. А то, что производит этот частный предприниматель, – он производит сверх необходимого, для разврата и роскоши.

– Но ведь в империи есть частные предприниматели, – сказал Ванвейлен.

– В империи, – сказал Арфарра, – есть и убийцы, и воры, и больные. Если вы возьмете статистические данные, то вы узнаете, сколько в таком-то году в такой-то провинции умерло людей от чахотки. Это, однако, не означает, что чахотка – нормальное состояние человеческого организма.

– Но ведь государственный цех неэффективен! – сказал Ванвейлен. – Государство не заинтересовано в прибыли!

– Разумеется, – ответил Арфарра. – Государство заинтересовано в человеке, а не в прибыли. Люди в государственных цехах работают восемь часов, и чиновникам нет нужды увеличивать этот срок. А в черных цехах, – Арфарра-советник надменно выпрямился, и его исхудалые руки крепко вцепились в позолоченные подлокотники кресла, – в черных цехах при конце прошлой династии работали по восемнадцать часов в сутки, а получали меньше, чем в цехах государственных. Богачи брали на откуп целые провинции и растирали людей, как в молотилке, землевладельцы получали право творить суд и творили расправы, а люди, нанятые, чтобы защищать справедливость, соперничали в корыстолюбии и лжи. И это не могло кончиться ничем другим, как бунтами и вторжениями.

– Так, – сказал Ванвейлен, поднимаясь. – Вас вышвырнули из той страны, так тряпку, собрали тряпкой грязь и вышвырнули, а вы…

И прибавил слова, которые всем семерым потом вышли боком:

– В моей стране, во всяком случае, у богатых и бедных есть общие интересы.

Ванвейлен, вскочив, опрокинул столик: костяные фигурки полетели на пол вместе с бумагами, и туда же – песочные часы-перевертыш. Какого черта Арфарра всегда держит при себе это старье? Ах, да, почтенье к традициям, и удобно для «ста полей». Ванвейлен наклонился было собрать бумаги.

– Советник Ванвейлен! – произнес Арфарра, улыбаясь своими яшмовыми глазами, – я, конечно, не могу допустить, чтобы вы в таком разгоряченном состоянии принимали участие в завтрашних событиях.

Ванвейлен обернулся, но поздно: два человека схватили его под одну руку, два – под другую. Черт побери! Эти широкие плащи действительно мешали дотянуться до оружия!

Ванвейлен забился, как рыбка. Тут же сзади накинули тряпку с каким-то зельем, защипало в глазах, Ванвейлен потерял сознание.

Он очнулся довольно скоро, как ему показалось, и в странном месте. Каменный мешок, сверху два тощих луча света. В полу были кольца, к кольцам этим его, связанного, привязали второй раз. Странность была в том, что кто-то заботливо подоткнул под связанного человека толстый парчовый покров, а соломы не подложили, и было холодно. Ванвейлен поразмыслил и понял, зачем нужен покров: чтоб на одежде королевского советника не осталось этой мерзкой погребной слизи, селитряной какой-то.

Ванвейлен все-таки Арфарру знал. Относительно своей участи у него сомнений не было. Завтра королевского советника Ванвейлена, ближайшего друга советника Арфарры, найдут мертвым, и улики будут указывать на того, кто Арфарре мешает.

Обвинитель Ойвен, у которого рот паутиной не затянет, прочтет над его телом надгробную речь, плавно перерастающую в руководство к погрому, – если, конечно, это не на Ойвена будут указывать улики.

«Именно поэтому, – подумал Ванвейлен, – я еще жив. Советник хочет дождаться завтрашнего дня, посмотреть, как сложатся события, кто ему мешает больше всех…»

Так Ванвейлен думал сначала, а потом стал размышлять и дальше. Почему это, например, советник Арфарра поручал ему такие вещи, о которых не знал толком даже послушник Неревен, вещи вроде обустройства пещерки в старом русле; и сама его мгновенная карьера и внезапная популярность не были ли созданы Арфаррой с заранее имевшейся в виду целью? По крайней мере – одной из возможных целей? Без роду, без племени – идеальная жертва, брошенная на алтарь государства. Не одними же чудесами пробавляться…

Ванвейлен усмехнулся. Он давно понял, что в стране этой имущий мог сохранить имущество, только обладая властью, но забыл, что судьба имущего и власть имущего были равно превратны. Власть была здесь главной собственностью, и, как всякая собственность, отбиралась в одночасье.

И товарищи уехали, и связи с ними не было. Был кинжал на поясе, в трехгранных ножнах, и в кинжале – лазер. Но связали его так, что не пошевелиться.

Потом заглянул кто-то, увидел, что у советника глаза открыты, покачал головой и опять прижал ко рту тряпку с эфиром, чтоб не терзался человек мыслями.

* * *

А в народе меж тем происходило вот что.

Множество людей собралось в этот год на совет, и землянки и котлы ставили, где придется. Люди с северо-востока поставили котлы в Девьем Логе, где из-за дамбы, устроенной Арфаррой, обнажилась часть старого русла. За едой стали решать, кто прав: советник или Белый Кречет, и решили, что надо сделать второй ров. Из-за этого рва, да еще из-за скопления людей, сполз кусок берега. Под оползнем был вход в пещерку: бывший подземный храм Ятуна. А из оползня вышел камень с мечом, утопленным по рукоятку: вышел и стал расти. Двое ухватились было за рукоять и отдернули обожженные руки. Поняли, что это ятунов меч, и возьмет его только истинный король. А самозванец – от этого же меча и погибнет.

Камень рос всю ночь, и народ собирался всю ночь. С восходом солнца в лощину прискакал король, и все закричали криком радости.

Тут, однако, с другого берега показались Марбод Кукушонок со свитой, и закричали так же. Свита у Кукушонка на этот раз была большая. В ней было много горожан, и Даттам ехал с ним рядом.

Надо сказать, что лощина была не так велика, как место для совета на склоне Белой Горы; чудеса, однако, себе мест не выбирают. Тех, кто рассказывал, было больше, чем тех, кто видел, а от истины до лжи, как известно, расстояние в четыре пальца, от уха до глаза.