Плерома - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Попов cтр.№ 5

Через пару дней наша часть городка была взбудоражена слухом о ночной попытке Чехова забраться «к учителке». Он был настолько жестоко покусан обещанными собаками, что молва почти что осуждала Аллу Михайловну, Вадим едва мог поверить в эту историю. Чтобы после такого оскорбительного отказа… И сделал для себя окончательный вывод — если женщина говорит «нет», она говорит именно «нет».

Кстати, историю про ночную атаку на честь классной рассказывали Вадиму Бажин с Тихоненкой, причем рассказывали с видом знатоков такого рода дел. «В конце концов, он ее… она же этого сама хочет», таково было их общее мнение. В результате, авторитет этого сального знания мужских сообществ, резко упал в авторитете в глазах их друга. Барков продолжал скалить зубы в компании, когда речь заходила «об этом», но твердо знал, что жить надо своим умом. Как бы ни было тяжело. А что будет тяжело, он не сомневался. Ведь абсолютно все одноклассницы непрерывно и однозначно демонстрировали, что с мальчиками они общаются только по той причине, что их свела вместе такая неотменимая неприятность, как школа. Кто-то там кого-то «зажимал» в углу или хватал за выступы на груди, но ответный визг так резал по нервам, что Вадим всегда спешил ретироваться на край ситуации. Тем более что подобное поведение рекомендовали ему абсолютно все книги, получаемые от умненькой сестрички.

Однако не могла же его хотя бы однажды не занять такая простая мысль — а откуда берутся все эти бесконечные семьи, живущие повсюду и вокруг. Хотя бы в их бревенчатом амбаре их не менее семи, по две и более в некоторых квартирах. Наконец, как бы они с бесконечно Умирающей Маринкой появились на свет, когда бы не воссоединение их папы и мамы. Он всерьез ломал голову над этим вопросом. Может быть, какой-нибудь приказ, была у него мысль. Где-то в инстанциях, в четырехэтажном райкоме принимается решение, приходит повестка из ЗАГСа, и дальше намеченной паре приходится жить вместе, каково бы ни было мнение женской стороны на этот счет. Да, вначале праздник, ленты, белое платье. Но это, скорее прикрытие истинной сути события. Но суть иногда прорывается, ведь недаром даже на свадьбе кричат «горько». Судя по количеству скандалов, драк, что царили в семействах, что были доступны для наблюдения, союзы эти ни в коем случае не могли возникнуть путем добровольного согласия. Взять хотя бы семейства его ближайших друзей, семейства Бажиных и Тихоненок. Довольно регулярно его будили дикие крики, доносившиеся со второго этажа, и во дворе бегали белые ночные рубашки, и за ними по пятам носился густой мужской мат с топором.

Но полной ясности все равно не было. Но она пришла, вместе с новым слухом из дома, где квартировала Алла Михайловна. Первый брат еще залечивал собачьи укусы, зато взялся за дело второй брат. Он ворвался темной ночью в чистую, как ладанка, комнату учительницы русского языка и совершил нечто невообразимое, что описывалось длинным, гнусно-змеиным словом «изнасилование».

Школа гудела и даже как бы плавилась от слухов, когда Вадим пришел туда, много он услышал всякого, но больше всего его поразили слова замечательного физика Ивана Михайловича Бертеля, сказанные у дверей учительской.

— Изнасилована? Чеховым? — процедил он, одновременно прищуриваясь. — А я всегда считал ее тургеневской девушкой.

Вадиму казалось, что теперь прежняя жизнь станет невозможна ни для него, ни для школы, ни для города, но быстро, хотя и в стороне от глаз общественности, устроилось. Неприступная насмешница пошла с первым, искусанным братом в ЗАГС. И школьнику Баркову стало ясно, что мужчина может соединиться с женщиной не только по приказу, но и через ПРЕСТУПЛЕНИЕ. Эта взаимозаменяемость братьев не произвела на него поражающего впечатления, хотя как раз именно о ней больше все судачили в Калинове. Вадим слушал эти разговоры и недоумевал. Получалось, что само изнасилование в представлении горожан является хоть и преступлением, но лежащим все же в русле более-менее приемлемых проявлений естества. То же, что теперь продолжало соединять братьев, казалось непонятным и жутким.

Все думали, что эта троица каким-нибудь образом разорвется или, в крайнем случае, освободит город от своего присутствия. Однако никто никуда не уехал, и город принужден был жить со всем этим в себе.

Когда Вадиму исполнилось пятнадцать лет, произошло сразу несколько событий. Умерла Маринка, а сам он поступил в техникум. И то и другое было неизбежно, и то и другое было отвратительно. С возраста примерно лет в двенадцать несчастная девочка как бы отправилась в обратный путь по жизненной дороге. Она не только не росла, но наоборот — усыхала, воспоминание о ее тогдашнем поведении у Вадима всегда впоследствии вызывало трепет. Ровная приязнь к окружающим, подсвеченная усталостью. Это не была банальная покорность судьбе, не депрессия, не мрачноватый домашний театр, когда гибнущий человек живет в атмосфере подразумеваемых аплодисментов. Она просто «знала». Да, и достаточно об этом. Трудно сказать еще хотя бы слово, так чтобы совсем без преувеличения, натяжки или ужимки.

Дня через четыре после похорон у Барковых появился неожиданный гость. Тот самый рыжий врач из районной больницы, что занимался регулярными переливаниями и проявил себя со столь хорошей стороны по отношению к Маринке. Отца не было дома, он лежал в больнице с сердечным приступом, визитер, естественно, знал об этом. Вел он себя неуверенно. Мялся, ему было неловко. Еще бы, что может быть страннее врача, явившегося в дом к больному, которого он отправил на кладбище. Что ты еще не доделал, дорогой? Но вместе с тем, в нем чувствовалась решимость довести до конца затеянное предприятие. Оказалось, что дело в книжках. Комната Вадима и Маринки была перегорожена двумя платяными шкафами. На женской половине стоял стол, вечно заваленный разнокалиберными томами. Когда готовились к поминкам, со стола их спихнули в картонную коробку и брат вытащил их в «гараж». Разобрать их руки у него пока не дошли.

— Дело в том, что значительную часть… думаю так, что значительную часть этих книг Марина получила от меня. Я понимаю, что сейчас не совсем время, что…

Он говорил так неуверенно, преодолевая какое-то совершенно непонятное Вадиму внутреннее сопротивление, что и его состояние исказилось. Отчего он повел себя странно. Вот, пожалуйста, забормотал он, это ее полка, это ее стол. Доктор провел пальцем по потрепанным корешкам учебников.

— И… все?

Надо еще учитывать, что это был год, когда Вадим более всего стыдился нелепой чудаковатости своего отца. А «гараж» являл собою ее в концентрированном виде, пустить чужого человека в это логово детских забав седого человека было немыслимо. И он уверенно, и даже бодро заявил, хотя подоплекой этой бодрости была сдерживаемая истерика:

— Все!

Врач мальчику не поверил, но ушел. Ушел и продолжал жить, считая его, должно быть, довольно опасным, лживым типчиком.

Позднее Вадим разобрал Маринкин ящик. Тайком, в сумерках притащив его в дом и дождавшись, пока отец уляжется спать. Сразу понял, почему доктор дергается. Книги были необычные. Не все даже, собственно, книги. Переплетенные тома машинописи или мутноватых черно-белых фотографий. Несколько вокабул дореволюционного происхождения. «Жизнь после смерти» — лекции Моуди, «Книги мертвых», тибетская и египетская, «Разоблаченная Изида» г-жи Блаватской, выдранные из журнала «Москва» сочинения Валентина Сидорова, «Семь дней в Гималаях» и что-то еще. «Чайка по имени Джонатан Ливингстон».