Надпись - читать онлайн книгу. Автор: Александр Проханов cтр.№ 83

Произнеся это жестокое и скабрезное сравнение, Саблин вернул себе бодрость, хохочущий блеск в глазах, розовую свежесть губ и щек. Коробейников пугался той зависимости, в какую попал к этому малознакомому, непредсказуемому человеку, за короткое время сумевшему его обольстить, обворожить утонченными комплиментами, очаровать оригинальными суждениями, оплести кружевом затейливых и занятных историй. Вовлечь в интригу, смысл которой был до конца неясен, но которая увлекала Коробейникова в свои опасные лабиринты.

- Рудольф, вы виделись со Шмелевым. Он находится на грани помешательства. Способен на безумные, разрушительные поступки. Зная вашу склонность использовать людские слабости для своих веселых забав, чувствую себя ответственным за то, что сделал вас свидетелем несчастья и позора Шмелева. Поэтому прошу, Рудольф, воздержитесь от психологических экспериментов над Шмелевым. Вам - очередная забава, а он может оказаться в петле.

- Дорогой Мишель, вы художник, и, быть может, несравненный. Вы знаете законы творчества, которые идентичны законам, по которым развиваются философские системы, человеческие отношения или в течение века выстраивается огромный город. Крушение моста или небоскреба, умирание дерева или разрушение государственной системы происходит по обратному закону. Тот, кто наблюдает это крушение или его инициирует, испытывает творческое наслаждение. Нерон, наблюдающий пожар Рима. Герострат, сжигающий храм Артемиды. Пилот «летающей крепости», кидающий бомбу на Хиросиму. В разрушении присутствует акт творчества. Разрушая нелепые и уязвимые конструкции, я испытываю художественные переживания, что в некоторой степени сближает меня с вами. Высший, божественный акт творчества связан с самоистреблением. Самый великий художник тот, кто вслед за разрушением своего творения истребляет себя самого. Гитлер, уйдя из жизни вместе со своим государством, совершил великий акт творчества. «Гибель богов» - это траурный гимн самоиспепеляющегося человечества. Шмелев обречен. Он отождествил себя с женщиной, которая ему изменила. Его Город Будущего будет испепелен им самим, как в конце концов будет испепелено это отвратительное пролетарское государство, построенное на измене великим аристократическим принципам. Мишель, вы гармонический человек. Ваша эстетика связана с идеалом созидания. Но когда-нибудь вам придется описывать крушение мира и использовать для этого эстетику катастроф.

Лицо Саблина было насмешливым и беспощадным. В нем метались стихии его революционной родословной, взрывались демоны истребленных элит, жили неутоленные страсти и неисполненные честолюбивые замыслы. В его душе как будто ходили тучи, сталкивались угрюмые башни, проскакивали молнии, на мгновение мелькала ослепительная лазурь, и вновь громоздились уродливые чудища. Чтобы поместить его образ в роман, его следовало изучить, а для этого погрузиться в котлован его загадочных страстей и пороков. И это было смертельно опасно.

Взволнованный, чувствуя исходящую от Саблина беспощадную угрозу, Коробейников постарался побыстрей увести его из дома, подальше от жены и детей. Так саперы, прижимая к груди, уносят подальше от людей невзорвавшуюся бомбу с потревоженным взрывателем, боясь оступиться на маленьком камушке.

На машине они приехали на Сретенку, к знакомому дому с желтыми вечерними окнами. Продолжая опасаться, Коробейников не прекращал своего исследования. Изучал Саблина, как эпидемиолог изучает загадочный вирус, делая прививку себе самому. Рисковал умереть от неизвестной инфекции, наблюдая, как растекается болезнь по отравленному телу, порождает жар, озноб, бред с лихорадочными видениями. Подымались в лифте, стоя бок о бок, Саблин, опустив глаза, загадочно улыбался, будто вел Коробейникова на очную ставку с Марком, чтобы увидеть выражения их смущенных лиц, недоверчивые пугливые взгляды, услышать лукавые отвлекающие фразы, которыми оба постараются скрыть страшную, связывающую их тайну. Коробейников соглашался на этот жестокий эксперимент, полагая, что добытый опыт станет опытом его литературных исследований. Поможет поместить в роман героя, прототипом которого является Саблин.

Подымались на старом лифте. Среди запахов утомленного железа, ветхого дерева, табака, ощутил мимолетное дуновение духов, пугаясь того, что через минуту увидит Елену.

Дверь открыл Марк, пышно-седовласый, с крепким, розовым, будто с мороза лицом, в вольном домашнем джемпере. Радостно, как старому знакомому, пожал Коробейникову руку большой теплой ладонью. Приобнял родственника, бодро и дружелюбно, с легкой насмешкой посмотрев на Саблина, как смотрят на занятных, строптивых, но вполне симпатичных людей.

- Спасибо, что откликнулись на мое приглашение. Леночка вот-вот должна подойти. - Хозяин принимал у гостей плащи, размещая на рогатой деревянной вешалке. Гостеприимным жестом направлял в кабинет. Коробейников обрадовался отсутствию Елены. Боялся встречи с ней. Испытывал смущение и чувство вины перед хозяином. Отвращение к себе, посмевшему явиться в дом, который осквернил, воровски обобрал. Был виноват перед этим красивым, гостеприимным пожилым человеком, желающим ему добра, наивно и доверчиво растворившим перед ним свои двери. И одновременно переживал мучительное и сладостное торжество, упоение своим грехом, порочное превосходство. Желал поскорее встретить Елену и увидеть, как на мгновение радостно, страстно вспыхнут ее глаза и тут же смиренно потупятся.

- Сегодня поздно ночью уезжаю в Ленинград. Там открывается изумительная выставка Шагала, из запасников Русского музея и частных зарубежных коллекций. Ах, какие там мистические работы, какой чудесный старинный Витебск! Эти летающие в поднебесье петухи! Парящие, словно в невесомости, молодые барышни и кавалеры! Шагал гениально предвидел космические полеты, чувствовал жизнь как волшебный сон. - Марк усаживал гостей, делясь переживаниями, прерванными их визитом.

Саблин вальяжно расселся в кресле, демонстрируя Коробейникову, как свободно и вольно чувствует он себя в этом уютном, богато обставленном кабинете.

-Знаешь, Марк, почему так волнует Шагал чувствительное еврейское сердце? Потому что бессознательно еврей, созерцая этих влюбленных витебских женихов и очаровательных черноглазых невест, знает, что назавтра они сбросят провинциальные долгополые сюртуки и платья с кружавчиками, сбреют пейсы и скинут ермолки, облачатся в галифе и кожаные куртки. Навесив маузеры, возглавят ЧК и ревкомы, станут расстреливать белых офицеров и насиловать русских курсисток. Плавающий в небесах красный, с набрякшим фиолетовым гребнем петух - это русский кровавый бред, задуманный местечковыми портными и малевателями вывесок, с библейской мстительностью шагнувших из-за черты оседлости в русскую революцию.

- Быть может, ты прав. - Марк в знак согласия наклонил седовласую голову, не уязвляясь оскорбительным замечанием Саблина. - То же странное психоделическое впечатление производят герои Чехова. Все эти телеграфисты, офицеры, уездные барышни, земские врачи. Они еще любят друг друга, шалят, говорят смешные пошлости или высокопарные глупости, но уже где-то над их усадьбами и вишневыми садами начинает дуть железный ветер истории, за рощей на станции слышны бронепоезда. Барышня в косынке сестры милосердия умрет в тифозном бараке, любящий ее молодой офицер будет расстрелян на днепровской круче, а Ионыч станет личным врачом наркома путей сообщения. И Шагал, и Чехов создали искусство, в атмосфере которого уже проявились молекулы катастрофы. Мы, пережившие катастрофу, воспринимаем их как пророков.