Крейсерова соната - читать онлайн книгу. Автор: Александр Проханов cтр.№ 85

– Коля!.. Сыночек мой!.. – она кинулась солдату на грудь, роняя нераспечатанное письмо, вокруг которого гасли черные зубцы пламени.

Плужников счастливо вздохнул и молча воздал хвалу Тому, Кто был рядом и услышал его панический вопль.

Он продолжал свой поход, приближаясь к дверям, чувствуя, как в глубине квартир, словно в парниках, скопился душный воздух человеческих жизней – болезней, печалей, ссор, унылого одиночества, беспричинной ярости, и редких вспышек умиления и радости, наивного счастья – в тех квартирах, где раздавался детский смех.

Перед одной из дверей он остановился, пытаясь уловить тонкие, текущие сквозь деревянные створки энергии. Здесь жила старая больная актриса, поджидающая весточки от легкомысленной дочери, которую носила по миру жажда развлечений, успеха, и не было времени черкнуть старой матери письмецо. Теперь письмецо, написанное наспех в одной из маленьких французских гостиниц, лежало в сумке Плужникова. Он извлек его, предвкушая, как передаст конверт с фиолетовой французской маркой в руки благородной, пепельно-серой даме, увидев, как вспыхнут счастьем ее выцветшие голубые глаза; звонил в дверь, слыша, как гаснет звук в глубине квартиры. Никто не шел открывать, и сквозь дверь не было слышно духов печали, нежности и любви, словно квартиру наполнила глухая тяжелая вода, поглотившая всякую жизнь.

Плужников продолжал настойчиво звонить. На его требовательный непрерывный звонок отворилась соседняя дверь. На пороге возникла толстая, неряшливо одетая женщина с отечным экземным лицом. Плужников помнил эту сердитую женщину, накинувшуюся с бранью на Аню, ожидал, что брань повторится и, уберегая себя от оскорблений, обращал к недовольной женщине всю свою кротость, терпеливое смирение, заранее ее извинял. Но брани не последовало. Грубые, тяжелые складки нездорового лица умягчились. Среди отеков, серых неряшливых косиц, недобрых бегающих глаз возникло отражение иного лица: милого, доброго, деревенского.

– Не звони, сынок. По ней теперь колокола звонят. Я, грешная, ее обижала. Я бы теперь прощенья у нее попросила. Я – баба скверная, всех обижаю… – она горестно, по-деревенски подперла щеку пухлой ладонью. И Плужников испытал к ней жаркое сострадание, необъяснимую благодарность.

– Нет, вы не скверная… Вы добрая… Просто вам много горького пришлось испытать…

И женщина вдруг зарыдала, стоя на пороге запущенной коммунальной квартиры, в неопрятном домашнем халате, из-под которого выглядывали больные распухшие ноги, рыдала, размазывая по щекам быстрые прозрачные слезы. Плужников низко ей поклонился.

Он шел по городу, пробираясь сквозь переулки и подворотни, и одновременно парил над Москвой, озирал с высоты всею ее огромность, вплоть до туманных, укрытых перелесками окраин. Город напоминал огромный рентгеновский снимок, где отпечатались скрытые болезни и язвы, затемнения и участки омертвелой плоти. Этих темных чахоточных сгустков было множество. Они зарождались, уплотнялись, сжирали здоровые ткани, превращались в каверны и дыры, в которых творилась загадочная страшная смерть, исходил черный огонь. Эти очаги темного пламени были похожи на ползающих морских звезд, шевеливших своими черными щупальцами. Город весь был покрыт черными ползающими созвездьями смерти, и каждое причиняло Плужникову боль, жалило, било огнеметами, обжигало тьмой. Он шел, чувствуя поразившую город болезнь, его мучительное умирание. Москва казалась смертельно больным великаном, облаченным в дорогие одежды, в золото и шелка, лежала на пышном ложе, под роскошным балдахином, в бреду и стенаниях, и не было сил подняться.

Плужников пробирался улочкой в окрестностях Зачатьевского монастыря и внутренним оком видел, как сквозь кирпичную стену чуть брезжит свет, – это несколько немолодых монахинь собрались в храме у горящей лампады и молились перед образом о сохранении Града. Но дальше, вокруг стен, где разместились нарядные особняки, важные офисы, великолепные дома и стоянки с дорогими лимузинами, сгущались сумерки, наползала пепельная тьма. Один из небольших, чудесно отреставрированных особняков был погружен в кромешный мрак. Из нежно-бирюзовых стен, белых колонн, хрустально-прозрачных окон била жестокая тьма, вырывалось черное пламя, извивались смертельные жалящие языки, тянулись к Плужникову, стараясь его ужалить, ядовито укусить, обмотаться вокруг шеи, задушить в жестоких удавках.

Он отшатнулся от источника болезни, желая уцелеть, ускользнуть от тлетворного сгустка, не вдохнуть отравленный воздух. Перед тем как свернуть в проулок, направил внутреннее око сквозь бирюзовые стены дома.

Увидел – комната с широкой кроватью. На полу – голый худенький мальчик, тонкая шея, пугливый хрупкий хребет, раскрытые в ужасе глаза. Над ним навис здоровенный голый мужик с волосатой грудью, обезьянними кривыми ногами, красным слюнявым ртом. Чуть в стороне, тихо улыбаясь, присел старик с гнойно-слезящимися глазами, венозными голубоватыми пальцами, на которых блестел золотой перстень. Тут же установил треногу с телекамерой ловкий оператор, готовый снимать мерзкую сцену соития. Лежали кассеты с отснятыми, готовыми к продаже сюжетами. Тайная мастерская по производству детской порнографии размещалась за красивым благородным фасадом. Как каракатица, поселившаяся в центре Москвы, источала в мир кромешную тьму.

Плужников, качнувшийся, было, в сторону, был поражен увиденным. В нем взбухли жилы, наполнилось ненавистью сердце. Он двинулся к особняку, исполненный яростного стремления, с каким идут в атаку. Темное пламя лизало его, дуло испепеляющим черным огнем, выжигало глаза, впивалось в сердце. Одежда на нем горела, тело покрылось ожогами, но он шел навстречу стреляющей тьме, раздвигая ее, чувствуя, как она ударяет в грудь подобно стенобитному орудию.

В подъезде стояли охранники с нарукавными наклейками «секьюрити». Попытались не пустить Плужникова, но он мановением руки отшвырнул их в разные стороны, по мраморной лестнице взбежал на второй этаж, отыскал ненавистную дверь, распахнул. Голый мужик волосатыми лапищами ощупывал тонкие плечи мальчика, дышал ему в хрупкую шею. Сладострастный старик на кресле раскрыл слюнявые губы. Оператор бойко крутился, наведя на постель глазок телекамеры.

Плужников возник на пороге в грохоте и свисте лопаостей, как если бы ворвался боевой вертолет с подвесками бомб и снарядов, грохоча орудием, долбя пулеметом, наполняя комнату вихрями винтов. Ярость и сила удара опрокинула треногу, расплющила телекамеру. Он выхватил мальчика из косматых лап насильника и отнес туда, где на теплом морском берегу когда-то размещался детский лагерь «Артек», оставил его перед клумбой ароматных цветов. Сам же вернулся в особняк, где звучала сирена тревоги и трое растлителей ползали по полу, оглушенные внезапным ударом.

Ненависть к ним Плужникова была непомерна. Божественные негодующие силы делали его орудием возмездия. Он вперил в поверженных мстящий взор. Из рассыпанных кассет выскочили три косматые узкомордые крысы, с разбега впились в голого насильника, обмочившегося старикашку, вертлявого оператора, пробили заостренными рыльцами их животы, поселились в желудках. Те дико возопили от боли, стали покрываться шерстью. Лица их превратились в крысиные морды. У каждого вырос голый скользкий хвост. Огрызаясь, скаля усатые морды, они выпрыгнули из окна, громко шмякнулись на асфальт, побежали по переулку к набережной, цокая когтями. Перемахнув парапет, плюхнулись в реку, насмерть испугав подвыпившего бомжа, который принял их за хмельные кошмары.