Крейсерова соната - читать онлайн книгу. Автор: Александр Проханов cтр.№ 55

Она завершала песню, и с последними улетающими словами обратила всю свою нежность и молодость, ожидание любви, упование на счастье, молитвенную веру и женственность на сидящего перед ней большого молчащего человека… И он вдруг высоко вздохнул… Глаза его моргнули и обратились на нее… Смотрели изумленно…

– Я где? – спросил человек. – Вы кто?

Аня испуганно, боясь, что его пробуждение недолго и он снова окаменеет, взяла его за руку.

– Вы у меня… в Москве… на Зачатьевском… Как вас зовут?

– Сергей… А вас?

– Серафимова… Аня… Значит, будем знакомы…

Она ликовала! Ей удалось невозможное! Своей нежностью и печалью, своей любящей женственностью она оживила каменного человека или в незатейливой песенке отыскался завиток наивного звука, бесхитростное сочетание слов, и они совпали с узорной скважиной потайного замка, после чего дверь растворилась!

Плужников поднялся со стула, и возникло удивительное чувство свободы: раскололась стеклянная призма, в которую он был запаян, куски литого стекла отвалились, и в них оставалась пустота, в которую он только что был заключен. Он видел и слышал – видел стоящую перед ним молодую милую женщину, слышал отлетающий звук песенки, которую она для него пропела, знал, что ей хорошо и она улыбается. И он улыбался… И ему было хорошо…

В Москве, на Тушинском аэродроме, где было много просторного незастроенного неба, готовился Праздник сожжения космической станции „Мир“. С полудня, по распоряжению Мэра, над городом летали дирижабли и разбрызгивали ароматическую аэрозоль, которая сгущала облака, превращала их в легкие, пахнущие апельсинами и персиками дожди. Небо очищалось, становилось лазурным, обещало звездную ночь, благоприятную для созерцания небесного действа. Такие же аэрозоли Мэр приказывал разбрызгивать зимой на заснеженных улицах, после чего асфальт становился сухим, а автомобили и обувь прохожих начинали пахнуть тропическими фруктами и цветами.

Едва стемнело, как на Тушинский аэродром повалил люд… Запрудили площадь, пялили глаза на небо, ожидая, когда на нем вспыхнет пожар и сгорит ненужный остаток советской космической мощи, от которой дружественная Америка освободила, наконец, новую Россию. Теперь ничто не мешало стране вкладывать деньги в дискотеки, ночные клубы, школы стриптизерш, Академию Смеха, Серафимовский и Английский клубы, в дни города, в ночи Кабирии, в утро стрелецкой казни, в вечер юмора… Ничто не мешало стране, сгубившей лучших своих сыновей в ГУЛАГе и потому покорившей Берлин, ничто не мешало ей превратить новый век в непрерывный блистательный праздник. Поэтому и явился сюда ликующий люд – покупал пирожки, лизал мороженое, высасывал бутылочки и пакетики с соком, грыз „сникерсы“, жевал гамбургеры, мигал веселыми фонариками, играл в скачущие шарики, крутил разноцветные трещотки, расхватывал раскрашенных матрешек, бюстики Петра Великого, календарики с портретом Жириновского, а также сухие мышиные лапки и крылышки нетопырей, что подсовывали православным москвичам проповедники нетрадиционных сект.

Посреди толпы, освещенная прожекторами, возвышалась эстрада. На ней, сменяя друг друга, выступали два породистых, голосистых певца. Когда-то, в дни советских государственных праздников, они исполняли песни покорителей Космоса. Сегодня они вернулись к былому репертуару, который должен был напомнить людям, в какое страшное время они когда-то жили. Певцы поочередно исполняли: „Я – Земля…“, „И снится мне не рокот космодрома…“, „На пыльных тропинках далеких планет…“, „Он сказал – поехали!..“. После каждой песни обнимались, охлопывали друг друга по толстым бокам и спинам, один – в парике, другой – с характерным подергиванием большой, удобной для всяческих шляп головы.

Тут же был установлен точный аналог космической станции „Мир“, привезенный из научного института, напоминал огромную бабочку с распростертыми серебристыми крыльями, округлым туловом, сферической головой. На этот драгоценный объект был открыт доступ участникам празднества, чтобы те могли представить, что именно будет сгорать в плотных слоях атмосферы, куда направит станцию сигнал торможения. Этот сигнал простым нажатием кнопки было поручено произвести самому популярному в стране юмористу, пухленькому, словно рисовая котлетка, от шуток которого начинали трястись младенцы в утробах, да так и рождались с улыбкой, хотя и мертвые… На борт станции поднимались граждане, и за скромную плату молодой бизнесмен, производящий тальк для дамских подмышек, мог посидеть за пультом управления, а чеченец – хозяин игральных автоматов – мог помочиться в специальном биотуалете, а владелец частной бани с бассейном и девочками мог принять душ в тесной космической сауне… Все выходили наружу с презрительными улыбками, сострадая тем несчастным, кто создавал эту неудобную станцию и летал на ней.

Огражденная от нетерпеливой толпы, построенная амфитеатром, возвышалась гостевая трибуна. Напоминая римский Колизей, она была построена таким образом, что небо, уже темное, с проступившими звездами, было ареной, где ожидалось сожжение станции. Каждое кресло, со своим номером, было снабжено небольшой подзорной трубой. На эту трибуну, не торопясь, благосклонно поглядывая на толпу, поднимались именитые гости, те, кто столь много потрудился для расчистки околоземного пространства от мусора рухнувшей советской цивилизации.

Тут были космонавты, обратившиеся с открытым письмом к Президенту России с требованием скорейшего сожжения станции. Многие теперь специально прилетели из Хьюстона, где работали мойщиками окон, радостно улыбались, обменивались новостями о новых американских программах, об успешных запусках космического челнока „Колумбия“. Следом за космонавтами на трибуну поднимались прославленные конструкторы ракет, космических кораблей, спутников и стартовых установок, которые с облегчением передали свои заводы, конструкторские бюро и космодромы в руки талантливых предпринимателей, не отравленных утопией покорения Космоса: в цехах былых заводов-гигантов выращивали в неограниченных количествах щавель и зеленый лук, отправляя на экспорт в засушливую Монголию; в лабораториях наладили выпуск конфетти, незаменимого при проводах Масленицы; на полигонах, где всегда было много елок, устроили охотничьи заказники, в которых богатые иностранцы могли поохотиться на медведей и бурундуков.

Места на трибуне занимали генералы с двуглавыми российскими орлами на тульях натовских фуражек, с лампасами, которые служили системами обогрева брюк, создавая в штанинах приятный микроклимат. Генералитет похохатывал, обменивался солеными, с привкусом казармы, шуточками, делился впечатлениями о недавних маневрах, прошедших на Куликовом поле с участием элитных Стрелецкого и Засадного полков.

Тут же был дипломатический корпус, причем бросалось в глаза, что послы Америки и Китая уселись в одно кресло, американец устроился на коленях китайца, и оба, закрывшись газетой „Вашингтон пост“, занимались однополой любовью.

Кресла в первом ряду занимали самые именитые, вельможные гости: спикер Государственной Думы Утка, странно ассоциирующий себя с летающей, подлежащей сожжению станцией, а потому явившийся с портативным огнетушителем; спикер Совета Федерации, славный тем, что великолепно воспроизводил губами звук, который раздавался в президентском желудке, а иногда и в кишечнике, именно он впервые, как бы вскользь, озвучил желание народа перейти от президентской республики к монархии; Мэр, нарочито подвижный и бодрый, весь из мускулов, промытых желваков, натренированных сухожилий, напоминавший симпатичного носорога, было видно, что он гордится звездным небом, расчищенным стараниями его воздушных дворников; Плинтус, неповоротливый, на кривых ногах, волоча со ступени на ступень отвисший пеликаний зоб, благосклонно сующий в чужие ладони свою, со сросшимися пальцами, остроумно пошутил, проходя мимо посла Соединенных Штатов: „Сэр, мы гасим сегодня одну небесную звезду, но зажигаем сорок шесть новых“, – посланец Вашингтона, пыхтя, ничего не ответил, а обнимавший его китаец произнес: „Не месай!..“ Следом поднимались губернаторы, олигархи, темноликий Патриарх, куривший „гаванну“ производства валаамской табачной фабрики, и, наконец, блистательный Роткопф с огненно-рыжими, до плеч, волосами, пропускавший вперед Модельера, скромно одетого в поношенный мундир штабс-капитана уланского полка.