– Пусть каждый говорит за себя. Это ты ничего не узнала, –
сказал он многозначительно.
– А, ну да! Ты же подзеркаливал! – сказала Катя
Лоткова.
Ягун так и подскочил от негодования.
– И ты, единственная из моих любимых женщин, разделяешь
общее заблуждение! Подзеркаливал!!! Я? У меня что, было зеркало? Ты его видела?
– Ягун! Не придуривайся!
Играющий комментатор вздохнул и попытался стать серьезным.
– Ну, так и быть. Кое-что я разнюхал, но расскажу чуть
позже. На самом деле то, что я понял, очень путано и нуждается в дальнейших
пояснениях, – заявил он.
По галерее они вышли на стену. Тут сразу обнаружилось, что
пока они были в магпункте, в Тибидохс успели прибыть Семь-Пень-Дыр и Жикин. Из
лопухоидного мира они летели вместе. Жикин, мокрый с головы до ног, прыгал и
пел, размахивая шваброй с пропеллером. Он весь был – сплошной восторг. Его
правую щеку перекосило, точно от флюса. Зато желвак, который был прежде на
скуле, исчез совсем.
Семь-Пень-Дыр сразу кинулся к Ягуну, потянул его за рукав и
зашептал:
– Это настоящий псих! Полный придурок!
– Кто? – не сразу понял Ягун.
Жикин захихикал и, сделав шваброй фехтовальное движение,
ткнул Семь-Пень-Дыра в спину.
– Это я! Я! Я!.. Пока, жалкие субъекты! – запел он
и, хохоча, скрылся на лестнице.
– По-моему, Жикин спятил. Пока я с ним летел, у меня
было чувство, что я пациента из дурдома сопровождаю! Причем в самом начале
вроде нормальный был… – сказал Семь-Пень-Дыр.
– А потом что?
– Я и сам не понял. У него вдруг вздулась щека, и он
стал нести чушь! А потом как прыгнет в океан. Хорошо, мы низко летели. Пришлось
вытаскивать! – пожаловался Семь-Пень-Дыр.
Таня озабоченно посмотрела на ступени, на которых остались
мокрые следы.
– С Жикой что-то происходит. Я еще когда по зудильнику
с ним говорила – поняла, – сказала она.
– Да ну, ерунда! По-моему, у Жики вечно так. Если он и
дружил когда-то с головой, то только на уровне: «Здрасьте – до свидания!» –
заявил Ягун.
– Можно подумать, ты у нас с головой всегда
дружишь! – обиженно сказала Лоткова, которая все никак не могла простить
Ягуну любви к собачкам.
– Не особо дружу, но я хотя бы вменяемый! –
нравоучительно произнес Ягун.
– В смысле? – не поняла Катя.
– Есть такая штука: элементарная человеческая
вменяемость. Это когда ты можешь спокойно оставить на столике в кафе зудильник
и выйти вымыть руки, зная, что подруга не полезет читать твои сообщения. Это
когда не выдают секретов, не плюют в суп, не врут по мелочам в глаза; уронив
одну из двух булок, не дают тебе уроненную – и так далее, до бесконечности. Так
вот: у меня эта вменяемость есть, а у Жикина ее нет и никогда не было. Именно
поэтому мне на него глубоко начхать.
Таня пожала плечами. Может, рассуждая про вменяемость, Ягун
и прав, но с Жориком явно что-то не так. Причем проблема совсем не в его человеческой
порядочности.
* * *
Гробыня с Гуней примчались часов около трех. Увидев Таню,
Гробыня бросилась к ней, точно желая заключить в объятия, но в последний момент
резко притормозила и трижды клюнула воздух возле щек Тани. Максимум, что Таня
ощутила, горьковатый запах ее духов. Должно быть, эта была новая лысегорская
мода, усвоенная Склепшей.
– Гроттерша! У тебя под глазами синие круги! И вообще
запустила ты себя, мать моя! Еще б пару ссадин, и можно посылать бутылки
сдавать, – сказала Склепова, зорко оглядывая Таню.
– Склепова, ты сволочь! – произнесла Таня грустно.
Гробыня засмеялась.
– Ну-ну, не обижайся! Кто ж еще нахамит, кроме старой
подруги? Другим низзя – мне можно. И вообще, где эта юбилейная мелочь, которую
двадцать раз за уши надо дергать? Куда она спряталась? – спросила она.
Рядом с Таней возник Баб-Ягун. Внук Ягге озабоченно тряс
ладонью, которую только что неосторожно протянул для рукопожатия Гуне. Ну Гуня
и «рукопожал» со всей скромной медвежьей симпатией…
– Юбилейная мелочь будет к шести. Она позвонила и
сказала, что она на международном симпозиуме по правам магических меньшинств. У
нее выступление на круглом столе или на другой какой-то мебели, – сообщил
Ягун.
На Гробыню явный успех Шурасика впечатления не произвел.
– Ясное дело! У них на симпозиумах дикая скука. Вот и
приглашают умненьких мальчиков вроде нашего Шурочки, чтобы было в кого
скомканными бумажками кидать, – заявила Склепова.
Ягун хихикнул, по достоинству оценив новую версию пребывания
Шурасика на симпозиуме.
На стене появились Пипа с Бульоновым, и Гробыня немедленно
устремилась к ним. С Пипой номер с расцеловыванием воздуха не прошел. Она
сгребла Гробыню за щеки пухлыми и мощными руками и, притянув ее голову к себе,
звучно поцеловала в щеку.
– Привет, Гробка!
– И тебе привет, славная Пипенция! Где ты купила это
платье, у Сальвадора?
– Нет, у Чунь-Сыра. Сальвадор уже не актуален, – с
ложной скромностью сказала Пипа.
Гробыня уважительно подняла брови.
– Растем, однако!.. У Чунь-Сыра! С каких таких
свиней-копилок? А, ну да! Твой папахен же выпил всю кровь из вампиров!.. Ты бы
хоть Гроттерше скинула что-нибудь с барского плеча! А то совсем измордовали
Золушку!
– Я ей предлагала. Не берет. Говорит, размер не
ее, – оправдываясь, сказала Пипа.
– Кто спорит, что не ее. Никто не просил Гроттершу так
кошмарно толстеть! – хмыкнула Склепова и перевела взгляд на Бульонова,
голова которого терялась где-то в вышине. Рядом с низенькой Пипой он возвышался
как подъемный кран.
– Привет, Геннадий! Как твое ничего? Все
акселератствуем? Растем-цветем-звереем?
Бульонов грустно вздохнул с высоты.
– Ну-ну, не зазнавайся, коварный человек! Что в вас,
лосях, проку? Мне всегда нравились маленькие мужчины! Именно поэтому я и завела
себе Гуню, чтобы понять, как много я потеряла! – продолжала Склепова.