Тайна силиконовой души - читать онлайн книгу. Автор: Анна Шехова cтр.№ 45

– Здравствуйте, Сергей Георгиевич, это Светлана. Из монастыря. Ну, которая с вами в коровнике банку искала, – низкий, чарующий голос заставил Быстрова задержать дыхание. Сглотнув, он «казенным» тоном прервал излишние представления богомолки:

– Здравствуйте, Света, я вас сразу узнал. Что случилось?

В трубке раздалось какое-то неотчетливое пыхтение.

– Я ужасно сглупила. Ужасно! И теперь боюсь…

– А что вы сделали?

– Ой, мне нужно все это рассказать подробно. Это не два слова. Я, простите, хотела бы увидеть вас. Если это неудобно, то, конечно… Но, боюсь, мне оставаться в монастыре опасно.

– Да что же вы натворили?

– Я попыталась поймать убийцу на живца. То есть на себя.

– Это еще как?

– Сказала, что знаю, кто он. Призвала к покаянию.

– Господи, когда же и кому вы это сказали?! – ужаснулся Быстров

– Вчера, после вечерней трапезы, всем сестрам за столом. Я, конечно, наврала. Ничего я не знаю, просто это напряжение выносить больше невозможно! Невозможно… Ночь я провела у Нины. Она ужасно кричала на меня, а сейчас, утром, боюсь… Не ем ничего и не пью. Ну, дура, Сергей Георгиевич, дура!

– Уезжайте домой! Немедленно! А впрочем, и это может быть опасно. Уж если «газель»…

Следователь как-то обреченно замолчал. Светлана тоже замерла. Через несколько секунд, показавшихся ей вечностью, Быстров заговорил четко и категорично:

– Я пришлю за вами машину. Будьте все время на глазах у Нины или Капы. А лучше самой матери Никаноры. Машина привезет вас ко мне домой. Не перечьте! – пресек он пытавшуюся издать звук собеседницу. – Ключи на крыльце, под перевернутым керамическим горшком на тумбочке. Увидите, когда подниметесь, тумбочку. Света, вы меня слышите? – в трубке басовито хмыкнуло. – Ну вот, и располагайтесь у меня. Холодильник, ванная, книги. А лучше поспите. В гостиной диван, – тут Быстрову стало неловко, и он грубовато закруглился: – В общем, я приеду из Москвы к вечеру, и разберемся. Ждите «уазик». – И следователь решительно захлопнул крышку телефона.

Недовольный собой, активной не к месту Светланой, тем, что в Москву ехать ему категорически расхотелось, а хотелось остаться дома, со «свидетельницей», которой угрожала опасность, а он мог ее спасать и даже заботиться, ну… хоть сосиски сварить, Сергей Георгиевич позвонил в отдел, отправил машину в монастырь, а сам пошел на станцию. Лишнего транспорта в «конторе» не наблюдалось, а у следователя все не хватало ни денег, ни запала купить себе машину. Впрочем, и водить он не любил, потому что делал это из рук вон плохо. А плохо делать что-либо стыдно, и потому Быстров старался не делать того, что не получается или получается с трудом.

Вполне окрепший за двое суток, Саша Шатов категорично отказался от услуг медсестры Леночки, позвонившей с утра.

– Ни-икаких ка-апельниц! – кричал «больной» из ванной, выпевая гласные. Шатов стоял перед зеркалом в трусах, держа в руке безопасную бритву и приноравливая ее к мужественному подбородку.

– Через час выезжаем на дачу – к дьяволу из этой Москвы! – Александр решительно принялся за подбородок.

– Да я даже курицу не успею дожарить! Ничего не собрано. Нет, в такой спешке жить невозможно, – ворчала под нос радостная, разрумянившаяся Люша, распрощавшись с «телефонной» Леночкой. Слава Богу, страхи позади. Муж покрикивает и командует – это ли не признак полного выздоровления?

Через пару часов суета, городские заботы и недавние ужасы позабылись. Люша вступила в свое любимое царство – подмосковную усадьбу: высокий забор, бревенчатый дом, крыльцо, увитое девичьим виноградом и жимолостью, розы и сирень под окнами. Соловьиное крещендо на жасмине в июне, во влажных, чувственных сумерках, которые плавно перетекают в рассветную мглу; нежный пересвист малиновок среди лета, осыпающих винными ягодами ирги парад царственных лилий на газоне, расчерченном утренними тенями; пурпур георгинов и синь флоксов-парфюмеров в удушливый полдень начала сентября, с умиротворяющим жужжанием и копошением пчел, с дрожанием ажура паутины под аркой с клематисом, цветущим лиловыми звездами; ковер алых листьев винограда на крыльце; распластанные, беспомощные – из-за первых заморозков – листья-опахала хост под пологом березок, примороженные ветки рябины – в октябрьском ветреном закате…

Акуловка представлялась отнюдь не дачным местом. Находясь на территории небольшого городка, она стояла особняком, деревенькой с пятнадцатью дворами. Здесь жили «зимники» – с козами, поросятами, курами и, конечно, огородами, бо´льшая часть которых была чистейшим самозахватом. Правда, последние двадцать лет внесли существенные коррективы в быт «городских деревенских», и некоторые участки стали напоминать ухоженные коттеджи с лужайками, а не крестьянские хозяйства. Шатовы тоже в свое время подсуетились, и теперь к их двенадцати садовым соткам оказались пристегнуты еще семь огородных. Под руководством неутомимой Люши хозяйство функционировало, как часы: все, что следовало, вовремя подстрижено, удобрено, огорожено, вскопано. Но сколько за этим стояло лет труда и исследовательского азарта, специальных знаний и духовных затрат, знала одна хозяйка.

Прорыхлив порей-второгодок и разместив рассаду брокколи на узкой гряде, Люша, подсчитывая, сколько лутрасила отрезать для укрытия капусты от заморозка, присела в тенечке на лавочку. Ее муж, в одних шортах, подставив спину нежному, но коварно скорому на ожоги весеннему солнцу, самозабвенно прибивал к помидорному парнику пленку. «Господи, – подумала Люша, – как давно все это начиналось. И как недавно. И как многое уже позади».

Реалистка Люша Шатова, распрощавшись с карьерой артистки, не стала потрясать кулаками, клясть судьбу и тонуть в безысходных слезах: она четко и просто сформулировала то, что произошло, и с чем надо было либо смириться, либо впасть в пожизненную депрессию со всеми вытекающими последствиями: алкоголизмом, психушкой, самоубийством. Что там еще вытворяют непризнанные гении? Итак, она сказала себе: «Да, все могло быть иначе – мерзкий Модестович прав: почему бы не я? А почему, собственно, я? Мой голос сравним с голосом Марии Каллас? Вряд ли. Но главное даже не это. Для меня проблема двухдневного поноса Котьки гораздо важнее любого контракта – хоть с Карнеги-холлом. И значит, не быть мне ни Галиной Вишневской, ни Лайзой Минелли, ни даже одной из тех, кто вовсе без голоса и слуха открывают рот под фанеру и вяло повиливают тощим задом, получая за это свою порцию славы и конвертируемой валюты».

Когда небесталанная, полная сил актриса металась в поисках работы и от очередного отказа начинала впадать в отчаяние, заклеймив себя полной и окончательной неудачницей, случалось нечто знаковое и неприятное: скарлатина ребенка, автоавария мужа, приступ стенокардии матери. Жизнь будто тыкала Люшу, как кутенка, в очевидное: у тебя есть главное – любящая семья. И этот железобетонный тыл страшно потерять. А у той, «удачливой», возможно, его и не было бы.

Но тыл приходилось кормить и обихаживать. Саша начинал карьеру диктора, а Люша устроилась на работу в гимназию – преподавать музыку и вести хор. Это оказалось ошибкой! Она могла общаться только с собственным ребенком, на которого, впрочем, тоже не всегда хватало терпения. А на капризных, избалованных деток новых русских терпения у экспрессивной Шатовой хватило на два месяца. Одного из самых наглых, откровенно хамящих «хоровичке» отпрысков строителя финансовой пирамиды Люша за ухо вывела из класса. Через два часа и саму Люшу выдворили из гимназии. Вот тут-то она сорвалась! Невроз в виде удушья, транквилизаторы, липкий, обморочный сон. Через месяц – изможденная, с запавшими глазами и сосущей безысходностью в душе, она вновь взялась за поиски работы. Из всех вакансий, что предлагала популярная тогда газета пестрых объявлений, она всерьез рассматривала лишь «требуется уборщица». Масла в огонь подлила неожиданная встреча с однокурсницей. Эта Ленка была круглой отличницей с шикарным меццо-сопрано. И даже она сидела в крошечной каморке «Обмен валюты» в переходе, в центре Москвы, и отмусоливала купюры! Люша три раза прошла «невзначай» мимо киоска. Ленка! Без сомнений. Кажется, отличница все же увидела Шатову, узнала и резко отвернулась. Какую же боль, стыд испытывала она, если Люшка после встречи проревела за Ленку, а заодно уж и за себя всю ночь.