Я хочу, чтобы ты понял только одно: никогда я не была влюблена в тебя и никогда не страдала как женщина от того, что ты влюблялся в других женщин и все такое, но я была безумно влюблена в танцы и точно знала, что во мне больше нет никаких талантов, кроме этого, что я, может быть, не очень хорошо танцую, недостаточно хорошо для тебя, но все равно лучше, чем делаю что-либо другое. И только за счет танцев — и за счет тебя, милый, — я смогу когда-нибудь выбиться в люди. И когда мы купались с тобой голышом на острове Любви, я очень, очень хотела, чтобы ты воспользовался моментом, чтобы решился наконец, переспал со мной, но ты так и не перешел к активным действиям, словно догадывался, что тут тебя ждет ловушка. А это и была ловушка! Я хотела тебя поймать. Хотела, чтобы ты наконец засунул свой член мне между ног и чтобы тебе это понравилось, и чтобы ты хотел засовывать мне снова и снова, и тогда, может быть, ты не захочешь бросать меня и будешь продолжать танцевать со мной еще много лет, и мы с тобой, может быть, даже поженимся: ведь многие танцевальные пары женятся не от страстной любви вовсе, а просто для удобства — ну и, конечно, чтобы привязать к себе партнера или партнершу покрепче. Всегда в паре один партнер талантливее другого, и всегда менее талантливый хочет удержать более талантливого. И нам, женщинам, это удается гораздо чаще, чем вам, мужчинам. Потому что для вас секс значит очень много и, если женщина устраивает вас в постели, вы ей многое можете простить, даже отсутствие таланта, а талантливая женщина скорее будет жить с импотентом, лишь бы он был талантлив, чем останется с крепким по части секса, но бездарным мужичком.
Такова жизнь, мой милый, такова настоящая жизнь, а не ее изображение в кино или в литературе, и ты знаешь это не хуже меня. Но когда ты перешел в десятый класс, а я в девятый, ты знал это гораздо хуже. Ты был уверен, что я влюблена в тебя чуть ли не с детского сада и готова отдаться тебе, как только ты этого захочешь. И именно поэтому ты так и не захотел. Все вы, мужики, в этом деле одинаковы. Все. Даже Андрей: даже и он, хоть он и на голову выше вас всех, но и он такой же. Всем вам нужна женщина, которая вас ни в грош не ставит, которая презирает вас, которая предпочитает вам другого. Вот ее вы готовы добиваться всю жизнь:
Ладно, милый, не будем растравлять себе и другим душу. Выпьем немного кампари — спасибо тебе за рецепт, я не забыла ни про лед, ни про апельсиновый сок — и продолжим.
Так на чем я остановилась? На сексе, кажется. Вернее, на отсутствии секса. То есть между нами отсутствии. И все-таки, милый, почему же ты тогда устоял? Ведь ты был готов, очень готов, этого невозможно было не заметить, но — устоял. Какой-то ты у меня уж слишком устойчивый. В смысле: морально устойчивый. Это ни к чему. То есть вообще-то я ценю в мужчине моральные устои, но не до такой же степени. Вот и Наталья Васильевна была на тебя в обиде:
Да, милый, да, крепче держись на стуле. Сейчас я тебя очень сильно огорчу.
Не стоило бы, наверное, этого делать, но раз уж я все равно дошла до жизни такой, раз уж продаюсь за сто тысяч баксов — какая проститутка со мной сравнится, где им до меня! — то плевать. Скажу все. То есть напишу, конечно. Говорить вслух нельзя — вдруг у тебя микрофон на пузе, как в дешевом американском боевике. Не то чтобы я опасалась чего, но все же противно становится, как только подумаю, что твой Игорь Степанович будет все это слушать. Лучше уж я напишу, а ты прочитаешь. И все поймешь. И сам решишь, давать это читать кому-то другому или нет.
Так вот, пришло время тебя сильно огорчить. То есть, конечно, не очень сильно. Это раньше я бы тебя сильно огорчила, если бы написала об этом, но тогда у меня повода не было, как сейчас, а теперь, конечно, несколько поздно. Ты уже не так сильно огорчишься, как мне хотелось бы. Но сколько-то все равно огорчишься, потому что есть у вас, мужиков, эта нелепая черта: огорчаться из-за того, что было в прошлом или, наоборот, чего не было, но могло быть и о чем вы тогда, в прошлом, не знали. Ну, например, если женщина вам изменяла когда-то, а вы об этом не догадывались. Ну, не догадывались и не догадывались себе, кому от этого хуже, и так бы и жили счастливо в своей недогадливости, но кто-то взял со зла и вам все рассказал. Тут-то и начинаете беситься. Это я точно знаю, тоже наблюдала не один раз — а один раз даже на собственном опыте.
Дело это было между мной и моим мужем, тем самым Юрием Михайловичем, математиком, за которого я, если ты еще не забыл, ухитрилась выскочить замуж еще школьницей. Физически Юрий Михайлович никогда: ну, скажем осторожнее: почти никогда не был мне противен. По крайней мере до тех пор, пока я не осознала своих истинных наклонностей. Осознала же я их не сразу, а года через два после того, как вышла за него замуж. Помогла мне в этом одна подруга. Не стану называть тебе ее имени, тем более что ты ее знаешь по школе, — она хоть и остается по-прежнему «нашей», однако очень удачно, очень выгодно вышла замуж и мужа своего страшно боится потерять. Поэтому я не буду рисковать называть здесь ее настоящее имя. Вдруг ты сболтнешь по нечаянности или встретишь ее где-нибудь и дашь понять: Не хотелось бы мне этого.
В общем, муж мой, Юрий Михайлович, влюбился в эту мою подругу. Он был старше меня, как ты помнишь, опытнее, мудрее — это он так полагал, а я ему в этом не препятствовала, вот тебе еще одна женская хитрость, милый, запомни, вдруг пригодится: умная женщина позволяет мужчине воображать о себе все, что он хочет, а сама тем временем вертит им как угодно. Так-то вот! В общем, мой взрослый и мудрый муж воображал, что его влюбленность никак не проявляется и я ни о чем не догадываюсь. И даже набрался наглости и предложил пригласить подругу: нет, назовем ее, например, Элеонора — это имя ничего общего не имеет с настоящим, так что ты не догадаешься, кто она, а мне будет проще. Итак, муж предложил пригласить Элеонору к нам на дачу на все лето. Мы жили тогда еще в областном центре, у нас была дача недалеко от города, на озере, я все лето должна была жить там с ребенком, а муж собирался работать — он тогда уже ушел из школы, работал в каком-то НИИ, и отпуск у него был, кажется, в ноябре: Впрочем, какая теперь разница! Главное, что он каждый день ездил на работу на своей машине, а мы с Элеонорой и годовалой Машкой оставались втроем. Машка была тогда на редкость спокойная девочка: поест, поиграет и спит себе на берегу в коляске. А мы с Элеонорой купаемся, загораем без лифчиков, в одних трусиках, а то и вовсе голышом — благо народу рядом никого, дачная зона для большого начальства вроде папаши моего мужа, а если кто и подсматривал из-за кустов, то нам было глубоко наплевать. И постепенно, постепенно, незаметно для меня Элеонора начала меня соблазнять:
Подробности я опускаю, чтобы пощадить твою нравственность, скажу лишь, что по вечерам и в те дни, когда муж оставался с нами, Элеонора вовсю кокетничала с ним, умело доводила его до такого состояния, что он при мне готов был на нее наброситься, и так же умело спускала пар, не давала ему окончательно выйти из себя. Так что, когда лето кончилось и Элеонора уехала, муж мой был почти счастлив: сильные страсти изрядно утомили его, он был не прочь перевести дух, отдышаться немного, прийти в себя — к тому же он понял уже, что ничего от Элеоноры не добьется, и ему гораздо приятнее было вспоминать ее, грезить о ней, как о несбыточной мечте, чем впустую домогаться ее снова и снова. И когда прошел первый запал, когда он несколько успокоился, он вспоминал уже не саму Элеонору — порядочную стерву, между нами говоря, — а ее идеализированный образ. И этот образ помогал ему переносить скуку и однообразие семейной жизни — и помогал бы до сих пор, если бы я после развода не рассказала ему, что его несравненная Элеонора в то святое для него лето была страстно влюблена вовсе не в него, как он порой себе воображал, а в меня и что все лето мы с ней прекрасно проводили время в его отсутствие, а его нелепая влюбленность была для нас прекрасным развлечением и постоянным поводом для шуток.