— Как она? — шепотом спросила Скарлетт.
— Ни единой слезы, — отвечала Мелани. — Когда
женщина не может плакать, это страшно. Я не понимаю, как мужчины умеют все
переносить, не давая воли слезам. Но, конечно, они сильнее и мужественнее нас.
Миссис Мид твердит, что поедет в Пенсильванию одна, чтобы привезти его тело.
Доктор не может покинуть госпиталь.
— Одна? Это ужасно. А почему Филу не поехать с ней?
— Она боится, что может за ним не уследить и он сбежит
там на фронт. Он же такой рослый, а сейчас уже берут и шестнадцатилетних.
Соседи один за другим начали расходиться, боясь встретиться
с доктором, когда он вернется домой, и Скарлетт вместе с Мелани принялась за
шитье. Мелани держалась спокойно, хотя лицо ее было печально и на шитье порой
капала слеза. По-видимому, она думала о том, что бои еще идут и, быть может,
Эшли уже нет в живых, и Скарлетт, у которой сжималось сердце, была в
нерешительности — передать ли Мелани слова Ретта Батлера, почерпнув горькое
утешение в зрелище ее страданий, или промолчать? В конце концов она решила не
говорить. Совсем ни к чему давать Мелани повод думать, что она слишком
обеспокоена судьбой Эшли. Все были так поглощены своими тревогами, что, слава
богу, никто — ни Мелани, ни тетушка Питти — не заметил ничего странного в ев
поведении.
В полном молчании Скарлетт и Мелани продолжали шить. Но вот
за окнами раздался шум, и, приподняв занавеску, Скарлетт увидела доктора Мида.
Он спешился и направился к дому. Он шел сгорбившись, так низко опустив голову,
что седая борода веером распласталась по груди. Медленно войдя в дом, он снял
шляпу, положил свою сумку и молча поцеловал обеих женщин. Потом стал тяжело
подыматься по лестнице. Через минуту из верхних комнат — длинноногий,
длиннорукий, неуклюжий — выбежал Фил. Мелани и Скарлетт взглядом предложили ему
посидеть с ними, но он выскочил на крыльцо и опустился на верхнюю ступеньку,
уронив голову в колени, закрыв лицо руками.
Мелли вздохнула.
— Он сходит с ума, оттого что они не пускают его на
фронт.
Пятнадцатилетний мальчишка! Ах, Скарлетт, как бы я хотела
иметь такого сына, как он!
— Чтобы его убили на войне? — сказала Скарлетт,
думая о Дарси.
— Лучше иметь сына и потерять, чем не иметь
совсем, — сказала Мелли и сглотнула слезы. — Ты не можешь этого
понять, Скарлетт, потому что у тебя есть Уэйд, а я… О, Скарлетт, как я хочу
иметь ребенка! Ты, верно, считаешь, что не следует открыто говорить об этом, но
что делать, раз это правда, и каждая женщина только о том и мечтает, и ты сама
это знаешь.
Скарлетт едва не фыркнула, но, вовремя сдержалась.
— Если богу будет угодно.., взять у меня Эшли, я,
наверно, сумею это перенести, хотя мне легче было бы умереть самой. Бог даст
мне силы перенести эту утрату. Но как перенести то, что он мертв, а у меня даже
нет от него ребенка, который послужил бы мне утешением в горе! Ах, Скарлетт,
какая ты счастливица! Правда, ты потеряла Чарли, но у тебя остался его сын. А у
меня, если я потеряю Эшли, не останется ничего. Прости меня, Скарлетт, но иной
раз я так завидую тебе…
— Завидуешь мне? — воскликнула Скарлетт, чувствуя
легкий укол совести.
— Потому что у тебя есть сын, а у меня нет. Порой я
даже начинаю воображать, будто Уэйд — мой сын. Это так ужасно — не, иметь
ребенка.
— Вот чушь какая! — с облегчением произнесла
Скарлетт, Она скосила глаза на хрупкую фигурку и залившееся краской лицо,
склоненное над шитьем. Мелани может, конечно, мечтать о ребенке, но она совсем
не создана для того, чтобы рожать. Узкие бедра, плоская грудь и рост, как у
двенадцатилетней девчонки.. Мысль о том, что Мелани может понести, почему-то вызвала
у Скарлетт чувство гадливости. И это пробуждало еще другие мысли, множество
других мыслей, которые были уже совсем непереносимы. Стоило Скарлетт подумать о
том, что у Мелани может быть ребенок от Эшли, и у нее возникало такое чувство,
словно ее ограбили.
— Ты не сердись, что я так сказала про Уэйда. Ты же
знаешь, как я его люблю. Не сердишься?
— Не будь идиоткой, — сухо промолвила
Скарлетт. — Лучше выйди на крыльцо, поговори с Филом. Он плачет.
Глава 15
Армия конфедератов, отброшенная назад в Виргинию — сильно
поредевшая после поражения при Геттисберге, измотанная, — была
расквартирована на зиму по берегам реки Рапидан, и перед наступлением святок
Эшли приехал домой на побывку. Буря чувств, которую эта встреча, первая после
двух лет разлуки, пробудила в душе Скарлетт, потрясла и испугала ее самое.
Когда-то, в Двенадцати Дубах, на свадьбе Эшли и Мелани ей казалось, что нельзя
любить сильнее и мучительнее, чем любила она его в те мгновения. Теперь она
поняла, что в ту далекую ночь ее горе было подобно горю избалованного ребенка,
у которого отняли любимую игрушку. Теперь она жила с вечной мечтой о нем в
сердце и с вечной печатью на устах, и ее чувство к нему обострилось и окрепло.
Этот Эшли Уилкс, в линялом, залатанном мундире, с
выгоревшими от палящего летнего солнца волосами, был совсем не похож на того
беспечного юношу с мечтательным взглядом, в которого она так отчаянно влюбилась
накануне войны. Не похож — и еще более притягателен. Раньше он был строен и белокож,
теперь стал худ и смугл, а длинные кавалерийские усы придавали ему мужественный
вид закаленного в боях красавца воина. Он стоял — майор армии конфедератов Эшли
Уилкс — подтянутый в своем видавшем виды мундире, с револьвером в порыжевшей
кобуре на боку, кончик потертых ножен легонько постукивал о высокий сапог,
исцарапанные шпоры тускло поблескивали. Привычка командовать уже оставила на
нем свой отпечаток, придав его облику уверенный и властный вид и проложив
жесткую складку в углах рта. Было что-то новое, непривычное в его осанке, в
решительном развороте плеч, а в глазах появился чуждый ему прежде холодок.
Мягкую непринужденную грацию движений сменила настороженность и быстрота дикого
животного или человека, чьи нервы постоянно натянуты как струна. И была при
этом какая-то усталая опустошенность в его взгляде и суровость — в резких
линиях скул и смуглых запавших щек… Он был по-прежнему красив, ее Эшли, но
только стал совсем другим.
Скарлетт собиралась поехать на святки домой, но когда пришла
телеграмма от Эшли, никакая сила на земле; даже не допускающий возражений
приказ Эллин не заставил бы ее покинуть Атланту. Если бы Эшли решил провести
отпуск в Двенадцати Дубах, она поспешила бы в Тару, чтобы быть ближе к нему, но
Эшли написал своим, чтобы они приехали повидаться с ним в Атланту, и мистер
Уилкс, Милочка и Индия были уже в городе. И теперь уехать домой и не увидеться
с Эшли после двух лет разлуки? Не услышать его голоса, от которого так сладко
замирает сердце? Не прочесть в его взгляде, что он ее не забыл? Да никогда! Ни
за что на свете, даже ради мамы!
Эшли приехал домой за четыре дня до сочельника с небольшой
компанией своих земляков, также отпущенных на побывку, совсем небольшой группой
уцелевших после Геттисберга. Среди них был Кэйд Калверт — исхудалый, измученный
неуемным кашлем; братья Манро — пузырившиеся от радости, что получили наконец
увольнительную, первую за три года, и Алекс и Тони Фонтейны — вдохновенно
пьяные, шумные и задиристые. Всем им предстояло два часа ждать пересадки, и это
подвергало серьезному испытанию изобретательность оставшихся трезвыми членов
компании — как удержать братьев от драки друг с другом и с первым встречным на
вокзале? И кончилось тем, что Эшли почел за лучшее взять их с собой к тетушке
Питтипэт, — Казалось бы, в Виргинии у нас не было недостатка в
драках, — с горечью сказал Кэйд Калверт, глядя на взъерошенных, как
бойцовые петухи, братьев, первыми подошедших к ручке взбудораженной и
польщенной тетушки Питти. — Так нет же. Не успели мы прибыть в Ричмонд,
как они уже были пьяны в дым и каждую минуту лезли в драку. Их тут же забрал
патруль, и, не сумей Эшли дипломатично улестить начальника, просидели бы они
все святки за решеткой.