Если бы «Сальвадор» оказал решительное сопротивление и
воодушевил своим примером команды других неповреждённых кораблей, вполне
возможно, что счастье в этот день могло бы перекочевать на сторону испанцев. Но
этого не произошло по характерной для испанцев жадности: «Сальвадору» нужно
было спасать находившуюся на нём казну эскадры. Озабоченный прежде всего тем,
чтобы пятьдесят тысяч песо не попали в руки пиратов, дон Мигель, перебравшийся
с остатками своей команды на «Сальвадор», приказал идти к форту на острове Лас
Паломас. Рассчитывая на неизбежную встречу с пиратами, адмирал перевооружил
форт и оставил в нём гарнизон. Для этой цели он снял с форта Кохеро,
находившегося в глубине залива, несколько дальнобойных «королевских» пушек,
более мощных, чем обычные.
Ничего не знавший об этом капитан Блад на «Арабелле» в
сопровождении «Инфанты», уже с командой из корсаров и Ибервилем во главе,
бросился в погоню за испанцами. Кормовые пушки «Сальвадора» беспорядочно
отвечали на сильный огонь пиратов. Однако повреждения на нём были так серьёзны,
что, добравшись до мелководья под защиту пушек форта, корабль начал тонуть и
опустился на дно, оставив часть своего корпуса над водой. Команда корабля на
лодках и вплавь добралась до берега Лас Паломас.
Когда капитан Блад считал победу уже выигранной, а выход в
море свободным, форт внезапно показал свою огромную, но скрытую до этого мощь.
Раздался залп «королевских» пушек. Тяжёлыми ядрами была снесена часть борта и
убито несколько пиратов. На судне началась паника.
За первым залпом последовал второй, и если бы Питт, штурман
«Арабеллы», не подбежал к штурвалу и не повернул корабль резко вправо, то
«Арабелле» пришлось бы плохо. «Инфанта» пострадала значительно сильнее. В
пробоины на ватерлинии её левого борта хлынула вода, и корабль, несомненно,
затонул бы, если бы решительный и опытный Ибервиль не приказал немедленно
сбросить в воду все пушки левого борта.
«Инфанту» удалось удержать на воде, хотя корабль сильно
кренился на правый борт, и всё же он шёл вслед за «Арабеллой». Пушки форта
продолжали стрелять вдогонку по уходящим кораблям, но уже не могли причинить им
значительных повреждений. Выйдя из-под огня форта и соединившись с «Элизабет» и
«Сан-Фелипе», «Арабелла» и «Инфанта» легли в дрейф, и капитаны четырёх кораблей
могли наконец обсудить своё нелёгкое положение.
Глава 17
Одураченные
На полуюте «Арабеллы» под яркими лучами утреннего солнца
заседал поспешно созванный совет. Капитан Блад, председательствовавший на
совете, совершенно пал духом. Много лет спустя он говорил Питту, что этот день
был самым тяжёлым днём его жизни. Он провёл бой с искусством, которым по
справедливости можно было гордиться, и разгромил противника, обладающего
безусловно подавляющими силами. И всё же Блад понимал всю бесплодность этой
победы. Всего лишь три удачных выстрела батареи, о существовании которой они не
подозревали, — и победа превратилась в поражение. Им стало ясно, что
сейчас нужно бороться за своё освобождение, а оно могло прийти лишь после
захвата форта, охраняющего выход в море.
Вначале капитан Блад сгоряча предложил немедля приступить к
ремонту кораблей и тут же сделать новую попытку прорваться в море. Но его
отговорили от этого рискованного шага: так можно было потерять всё. И капитан
Блад, едва лишь спокойствие вернулось к нему, трезво оценил сложившуюся
обстановку: «Арабелла» не могла выйти в море, «Инфанта» едва держалась на воде,
а «Сан-Фелипе» получил серьёзные повреждения ещё до захвата его пиратами.
В конце концов Блад согласился с тем, что у них нет иного
выхода, как вернуться в Маракайбо и там заново оснастить корабли, прежде чем
сделать ещё одну попытку прорваться в море.
Так они и решили. И вот в Маракайбо вернулись победители,
побеждённые в коротком, но ужасном бою. Раздражение Блада ещё более усилил
мрачный пессимизм Каузака. Испытав головокружение от быстрой и лёгкой победы
над превосходящими силами противника, бретонец сразу же впал в глубокое
отчаяние, заразив своим настроением большую часть французских корсаров.
— Всё кончено, — заявил он Бладу. — На этот
раз мы попались.
— Я слышал это от тебя и раньше, — терпеливо
ответил ему капитан Блад. — А ведь ты, кажется, можешь понять, что́
произошло. Ведь никто не станет отрицать, что мы вернулись с большим
количеством кораблей и пушек. Погляди сейчас на наши корабли.
— Я и так на них смотрю.
— Ну, тогда я и разговаривать не хочу с такой трусливой
тварью!
— Ты смеешь называть меня трусом?
— Конечно!
Бретонец, тяжело сопя, исподлобья взглянул на обидчика.
Однако требовать от него удовлетворения он не мог, помня судьбу Левасёра и прекрасно
понимая, какое удовлетворение можно получить от капитана Блада. Поэтому он
пробормотал обиженно:
— Ну, это слишком! Очень уж много ты себе позволяешь!
— Знаешь, Каузак, мне смертельно надоело слушать твоё
нытьё и жалобы, когда всё идёт не так гладко, как на званом обеде. Если ты
ищешь спокойной жизни, то не выходи в море, а тем более со мной, потому что со
мной спокойно никогда не будет. Вот всё, что я хотел тебе сказать.
Разразившись проклятиями, Каузак оставил Блада и отправился
к своим людям, чтобы посоветоваться с ними и решить, что делать дальше.
А капитан Блад, не забывая и о своих врачебных обязанностях,
отправился к раненым и пробыл у них до самого вечера. Затем он поехал на берег,
в дом губернатора, и, усевшись за стол, на изысканном испанском языке написал
дону Мигелю вызывающее, но весьма учтивое письмо.
«Нынче утром Вы, Ваше высокопревосходительство, убедились,
на что я способен, — писал он. — Несмотря на Ваше более чем двойное
превосходство в людях, кораблях и пушках, я потопил или захватил все суда Вашей
эскадры, пришедшей в Маракайбо, чтобы нас уничтожить. Сейчас Вы не в состоянии
осуществить свои угрозы, если даже из Ла Гуайры подойдёт ожидаемый Вами
„Санто-Ниньо“. Имея некоторый опыт, Вы легко можете себе представить, что ещё
произойдёт. Мне не хотелось беспокоить Вас, Ваше высокопревосходительство, этим
письмом, но я человек гуманный и ненавижу кровопролитие. Поэтому, прежде чем
разделаться с Вашим фортом, который Вы считаете неприступным, так же как раньше
я расправился с Вашей эскадрой, которую Вы тоже считали непобедимой, я из
элементарных человеческих побуждений делаю Вам последнее предупреждение. Если
Вы предоставите мне возможность свободно выйти в море, заплатите выкуп в
пятьдесят тысяч песо и поставите сто голов скота, то я не стану уничтожать
город Маракайбо и оставлю его, освободив сорок взятых мною здесь пленных. Среди
них есть много важных лиц, которых я задержу как заложников впредь до нашего
выхода в открытое море, после чего они будут отосланы обратно в каноэ,
специально захваченных мною для этой цели. Если Вы, Ваше
высокопревосходительство, неблагоразумно отклоните мои скромные условия и
навяжете мне необходимость захватить форт, хотя это будет стоить многих жизней,
я предупреждаю Вас, что пощады не ждите. Я начну с того, что превращу в
развалины чудесный город Маракайбо…»