В тот вечер после овации, которую публика устроила Кристине
Доэ, граф, повернувшись к брату, обратил внимание на его необыкновенную
бледность и весьма встревожился.
– Разве ты не видишь, она вот-вот упадет в обморок? –
взволнованно произнес Рауль.
И это была правда, потому что на сцене Кристину буквально
поддерживали партнеры.
– Ты сам вот-вот упадешь в обморок, – заметил Филипп,
наклоняясь к брату. – В чем дело? Но Рауль, ничего не ответив, встал.
– Пойдем, – сказал он нетвердым голосом.
– Куда ты хочешь идти? – спросил Филипп, удивленный
волнением брата.
– Пойдем и посмотрим! Она впервые пела так! Филипп с
любопытством посмотрел на Рауля, и его губы растянулись в улыбке.
– Хорошо, почему бы и нет? – сказал он, делая вид, что
восхищен предложением брата. – Пойдем.
У входа на сцену толпились люди. Пока братья ждали, чтобы
пройти, Рауль разорвал свои перчатки, даже не осознавая, что делает. Филипп
слишком любил брата, чтобы посмеяться над его нетерпением. Но теперь он понял,
почему Рауль казался столь взволнованным и почему ему доставляло такое
удовольствие сводить все разговоры к тому, что происходит в Опере.
Они вступили на сцену.
Толпа мужчин в вечерних костюмах спешила к комнате танцовщиц
или в артистические уборные. Крики рабочих сцены смешивались с раздраженными
замечаниями администраторов. Уходящие статисты из последней живой картины,
толкающиеся артистки кордебалета, рама задника, которую куда-то несут, задник,
опускаемый с чердака, настоящее, а не декоративное окно, которое крепят
энергичными ударами молотка, постоянные крики предостережений, заставляющие вас
оглядываться, чтобы кто-то не сбил с вашей головы шляпу или не свалил с ног, –
такова обычная суматоха антракта, которая никогда не перестает поражать
новичка, подобного молодому человеку с белокурыми усами, голубыми глазами и
стройной фигурой, пересекавшему так быстро, насколько позволяли суета и
скопление людей, сцену. Сцену, на которой Кристина Доэ только что праздновала
триумф и под которой только что умер Жозеф Бюке.
Неразбериха никогда не была более полной, чем в этот вечер,
но и Рауль никогда не был менее робким. Он решительно пробирался вперед, не
обращая внимания ни на что. Он был озабочен только своим желанием увидеть
молодую женщину, чей волшебный голос овладел его сердцем. Да, он чувствовал,
что его бедное, неопытное сердце не принадлежит ему больше. Рауль пытался
защитить его с того дня, когда Кристина, которую он знал еще маленькой
девочкой, вошла в его жизнь. Он решил, что должен бороться с нежными чувствами,
которые она разбудила в нем, потому что поклялся любить только ту женщину,
которая станет его женой. А разве мог он, аристократ, жениться на певице! Но
сейчас… Сейчас он перенес потрясение, в первую очередь, эмоциональное. Он
испытывал боль в груди, как будто кто-то открыл ее и извлек оттуда его сердце.
И эту ужасную пустоту в груди нельзя было заполнить ничем, кроме как сердцем
Кристины. Таковы симптомы той болезни, понять которую, вероятно, могут лишь те,
кто сам имел опыт, обычно характеризуемый как «влюблен без памяти».
Графу Филиппу было трудно поспевать за братом. Он все еще
улыбался.
В глубине сцены, около двойной двери к ступенькам лестницы,
которая вела в комнату балерин и к ложам бенуара с левой стороны, Рауля
остановила небольшая группа стажеров. Раздались насмешливые слова в его адрес,
но Рауль не отвечал. В конце концов ему удалось пройти. Коридор был наполнен
восклицаниями восторженных поклонников, но одно имя парило над этим гулом
голосов: «Доэ! Доэ!» Следуя за Раулем, Филипп говорил себе: «Он знает дорогу,
мошенник!» Это обстоятельство заинтриговало графа, ведь он никогда не брал
брата в артистическую уборную Кристины. Рауль, вероятно, ходил туда один, пока
Филипп разговаривал, как обычно, с Ла Сорелли. Прима неизменно просила его
побыть с ней до выхода на сцену, кроме того, его приятной обязанностью было
держать маленькие гетры, которые она надевала, спускаясь из артистической,
чтобы сохранить блеск своих атласных туфелек и чистоту трико телесного цвета. У
нее было оправдание: она рано лишилась матери.
Отложив на несколько минут визит к Ла Сорелли, Филипп спешил
за Раулем по коридору, который вел к комнате Кристины. Коридор этот сегодня был
полон людьми как никогда. Все в Опере горячо обсуждали успех Кристины и ее
обморок. Певица все еще не пришла в себя, и послали за доктором. Тот как раз
направлялся в артистическую, с трудом прокладывая себе дорогу сквозь толпу
поклонников. Рауль шел за ним, почти наступая ему на пятки.
Доктор и Рауль вошли в комнату Кристины одновременно. Доктор
оказал ей первую помощь, и она наконец открыла глаза. Филипп был частью плотной
толпы, стоявшей перед дверью.
– Не думаете ли вы, доктор, что эти господа должны покинуть
комнату? – спросил Рауль с невероятной дерзостью. – Здесь ужасно душно.
– Вы правы, – согласился доктор и заставил выйти из
помещения всех, кроме Рауля и служанки.
Та смотрела на Рауля широко раскрытыми глазами, полными
смущения. Она никогда до этого не видела этого юношу, но она не осмелилась
спросить его ни о чем.
Доктор же предположил, что, поскольку этот молодой человек
действовал таким образом, он, вероятно, имеет на это право. Так Рауль остался в
комнате, наблюдая, как к Кристине возвращается сознание, в то время как даже
Дебьенн и Полиньи,, пришедшие выразить ей свое восхищение, были отодвинуты в
коридор вместе с другими мужчинами во фраках.
Граф Филипп де Шаньи, также изгнанный из комнаты, громко
смеясь, воскликнул:
– Ох плут! Плут!
Затем подумал: «Доверяй после этого тихоням. Однако он
настоящий Йаньи!» Граф направился к артистической уборной Ла Сорелли, но та уже
спускалась вниз со своими напуганными подругами, и они встретились, о чем я уже
говорил в начале этой главы.
В своей артистической комнате Кристина сделала глубокий
вздох, ответом на который был стон. Она повернула голову и, увидев Рауля,
вздрогнула. Она посмотрела на доктора, улыбнулась ему, затем взглянула на
служанку и опять на Рауля.
– Кто вы, мсье? – спросила она слабым голосом. Юноша
опустился на колено и пылко поцеловал ее руку.
– Мадемуазель, – сказал он, – я тот маленький мальчик,
который вошел в море, чтобы достать ваш шарф.
Кристина опять посмотрела на доктора и служанку, и все трое
засмеялись. Рауль, покраснев, поднялся.
– Мадемуазель, поскольку вам доставляет удовольствие не
признавать меня, я хотел бы сказать вам кое-что наедине, очень важное.
– Вы не могли бы подождать, когда мне станет лучше? –
произнесла девушка дрожащим голосом. – Вы очень добры..