Его разговоры о «гибкости» злили меня, и мне уже тогда следовало поставить его на место, а не уступать. Меня бесило, что он твердит о «гибкости», словно это я прихожу и ухожу, когда хочу, беру выходные и убегаю на турниры, исчезаю по уик-эндам, отдаваясь какому-то своему искусству или страсти, которую ставлю выше работы и профессионального долга, выше того, что делаю каждый день, изо дня в день. Моя страсть — это то, чем я живу каждый день. Это смерть, с которой встречаюсь ежедневно. Это люди, которых оставляет мне смерть и которым я помогаю идти дальше. Я слышу свой голос и понимаю, что говорю это все вслух. Бентон подходит сзади, обнимает меня за плечи и стоит так, пока я вытираю слезы.
— Что я наделала?
— Ты со многим мирилась и много терпела, слишком многое, но ты ничего не сделала. Не знаю, на что он подсел, но похоже, не только принимал, но и продавал. Да. Ты ведь и сама с этим сталкивалась, так что можешь себе представить. — Мой муж говорит о наркотиках, которыми Филдинг, возможно, «заряжал» свои болеутоляющие пластыри и которые, как оказалось, продавал.
— Вы нашли его? — спрашиваю я.
— Да.
— Его задержали? Арестовали? Или только допрашиваете?
— Он у нас, Кей.
— Так, наверное, лучше. — Больше спросить не о чем, разве что как там Филдинг, но Бентон все равно не ответит.
Что с ним делать? Держать в смирительной рубашке? Или поместить в обитую войлоком палату? Мне трудно представить его в заключении. Долго он не протянет. Будет биться о железные прутья, как мошка о лампу, пока не убьет себя, если раньше это не сделает кто-то другой. А если он мертв? Внутри все немеет, как будто мне сделали проводниковую анестезию.
— Нам пора. Объясню, как смогу. Все сложно, — говорит Бентон.
Он отступает, отходит, и меня уже как будто ничто здесь не держит, и я могу выплыть из окна, но в то же время есть какая-то тяжесть, словно я превратилась в металл или камень, во что-то неживое и нечеловеческое.
— Я не мог сказать тебе раньше, не все было ясно до конца. Извини, что приходилось утаивать информацию.
— Почему… почему он… — Я начинаю задавать вопросы, на которые так никогда и не получила ответа, вечные вопросы. Почему люди жестоки? Почему они убивают? Почему получают удовольствие, причиняя боль другим?
— Потому что мог, — говорит Бентон. Он всегда так говорит.
— Но почему он? — Я знаю, Филдинг не такой. В нем нет зла. Эгоистичный, несобранный, инфантильный — да. Но не злой. Он не способен просто так, ради забавы, убить шестилетнего мальчика, а потом повесить убийство на юношу с синдромом Аспергера. И Филдинг не смог бы срежиссировать столь хладнокровную игру.
— Деньги. Стремление к контролю. Зависимости. Декомпенсация. И в конце концов, самоуничтожение, потому что именно это он делал, уничтожая других. — Бентон все рассчитал и понял. Все поняли. Кроме меня.
— Не знаю, — бормочу я и приказываю себе собраться. Мне это просто необходимо. Если я не соберусь с силами, то не смогу помочь ни Филдингу, ни кому-то другому.
— Он плохо замел следы, — продолжает Бентон, и я отхожу от окна. — Как только мы вычислили, куда смотреть и где искать, все остальное проявилось само собой.
Кто-то подставляет людей. Кто-то за всем этим стоит. Вот почему следы плохо заметены. Вот почему все проявилось само собой. Так было задумано — выдать обман за правду, направить нас на ложный след. Я не приму объяснения, что за всем стоит Филдинг, пока не проверю все сама. Соберись. Ты должна во всем разобраться. Нечего слезы лить. Нельзя!
— Что мне надо взять с собой? — Я беру куртку со спинки кресла. Я в ней прилетела из Довера, здесь она совсем не по погоде.
— У нас там все есть. Захвати только удостоверение на случай, если кто спросит.
Конечно, у них там все есть. Всё и все там, кроме меня. Я снимаю сумочку с вешалки у двери.
— Когда ты понял? Когда собрал достаточно доказательств, чтобы объявить его в розыск? Как это вообще случилось?
— Все решилось, когда ты выяснила, что в Нортон’с-Вудс произошло убийство. Это был поворотный пункт, связавший Филдинга с еще одним преступлением.
— Не понимаю.
Мы выходим вместе, и я не говорю Брайсу, что ухожу. Не хочу никого видеть. Не хочу ни с кем разговаривать, быть любезной или даже просто вежливой. — Как?
— Из лаборатории баллистики исчез «глок». Да, тебе не доложили. Об этом немногие знали.
Вспоминаю, как Люси говорила, что видела на парковке Морроу около половины одиннадцатого вчера утром, примерно через полчаса после того, как ему передали пистолет. Если она и знала о пропавшем пистолете, то со мной этой информацией не поделилась. Интересуюсь у Бентона, почему, по его мнению, она сознательно солгала мне, своему боссу.
— Люси работает здесь. — Мы ждем у лифта, чтобы подняться на наш этаж. Кабина застряла на нижнем уровне, словно кто-то нарочно не дает дверцам закрыться. Так бывает, когда что-то загружают или выгружают. — Она моя подчиненная, и не имеет права утаивать информацию. Не имеет права лгать мне.
— Она тогда не знала об этом. Знали только мы с Марино.
— Вы знали о Джеке, знали о Джонни и Марке. Знали про тхеквондо. — Я уверена — Бентон знал. Возможно, и Марино тоже.
— Мы наблюдали за Филдингом. Занимались им. Да. После убийства Марка на прошлой неделе я узнал, что Филдинг учил его и Джонни.
Я думаю о фотографии, пропавшей из офиса Филдинга, о дырочках в стене, оставшихся от крючков.
— Тогда и стало понятно, почему Джек взял под свой контроль некоторые дела. Дело Марка, например. Хотя он терпеть не может заниматься детьми. — Бентон оглядывается, проверяя, нет ли кого поблизости. — Отличная возможность скрыть собственные преступления.
Или чужие преступления. Прикрыть кого-то — это в натуре Джека. Он отчаянно жаждет власти, жаждет быть героем. Перестань защищать его, напоминаю я себе. У тебя нет доказательств. Какой бы ни оказалась правда, я приму ее. Мне вдруг приходит в голову, что фотографии, исчезнувшие из кабинета, могли быть групповыми. Это на него похоже. Возможно, снимки с занятий по тхеквондо. Снимки с Марком и Джонни.
Я не спрашиваю, кто их убрал, Бентон или Марино, а между тем мой муж объясняет, как Филдинг путем манипуляций пытался выставить эмоционально ранимого, не уверенного в себе подростка убийцей и сделать козлом отпущения и какие меры он предпринял после устранения человека в Нортон’с-Вудс. Именно так, устранения. Филдинг устранил его, потом узнал об обнаруженном на теле «глоке» и понял, что совершил серьезную тактическую ошибку. Весь его план разваливался. Он проигрывал и сорвался, как Тед Банди
[62]
, перед тем как его схватили.