— Ваши предложения? — спрашиваю я, глядя на видеодисплей. Что, какое оружие могло причинить такие разрушения?
— Я понимаю не больше вашего, — отвечает Анна.
Перед нами представленные в высоком разрешении картины внутренних повреждений, темной области сигнальной пустоты, начинающейся от небольшой ранки и становящейся менее выраженной по мере проникновения в органы и мягкие ткани груди.
— Магнитное поле позволяет обнаружить даже самые мелкие частицы. — Я указываю на экран. — Вот здесь и здесь. Эти темные участки, куда сигнал не проникает. Да, так и есть, некие чужеродные ферромагнитные тела определенно присутствуют.
— Что это может быть? — спрашивает Бентон.
— Я собираюсь извлечь их и провести анализ. — Люси говорила о термите. Такой же ферромагнетик, как и пуля; и то и другое представляет собой металлический композит, и в первом, и во втором присутствует оксид железа.
— Ноль-пять? Размером с пылинку? — Бентон думает о чем-то другом.
— Немного больше, — отвечает Анна.
— Скорее размером с частичку несгоревшего пороха, — добавляю я.
— Пуля может быть уменьшена до фрагмента не больше частицы сгоревшего пороха, — задумчиво повторяет Бентон, и я понимаю, что он связывает сказанное мной с чем-то еще. Интересно, что же именно сообщила ему моя племянница, когда они сидели вдвоем в ее лаборатории? Я думаю о дротике подводного ружья и нановзрывчатке, но напоминаю себе, что ни термических повреждений, ни ожогов не обнаружено. Какая-то бессмыслица.
— Никакой пули я не видела, — говорит Анна, и я соглашаюсь с ней. — Нам известно что-то еще о том, кем он может быть? — Она кивает в сторону лежащего на столе тела.
— Надеюсь, скоро узнаем, — отвечает Бентон.
— Похоже, какие-то догадки у тебя уже есть.
— Первый отправной пункт — он пришел в Нортон’с-Вудс в то время, когда там находился доктор Зальц. Здесь нужна проверка, поскольку у этих двоих были определенные общие интересы. — Судя по всему, Бентон имеет в виду роботов.
— Доктор Зальц? Не слышала.
— Ученый, получивший Нобелевскую премию. Экспатриант. — Наблюдая за ними, я напоминаю себе, что Бентон и Анна — коллеги и друзья, что общаются они легко и непринужденно и что мой муж выказывает ей доверие, которого редко удостаиваются даже близкие люди. — И если он, — Бентон указывает взглядом на труп, — знал, что доктор Зальц приезжает в Кембридж, то встает вопрос откуда.
— А нам известно, что он знал? — спрашиваю я.
— Наверняка — нет.
— Итак, доктор Зальц присутствовал на свадьбе. Но наш клиент был одет не для свадьбы. И у него был с собой пистолет. И собака.
— Пока мне известно только, что невеста — дочь жены Зальца от другого брака. — Бентон говорит так, словно этот факт уже установлен. — Отец, который и должен был выдать ее замуж, заболел, и невеста обратилась к отчиму. Поскольку все случилось в последнюю минуту, успеть в два места он не мог. В субботу Зальц прилетел в Бостон и на церемонии в Уайтхолле появился виртуально, трансляция шла через спутник. С его стороны это немалая жертва. Уверен, меньше всего ему хотелось приезжать в Штаты, и тем более в Кембридж.
— А как же агенты под прикрытием? — спрашиваю я. — Зачем его охранять? Да, у него есть враги, но с какой стати ФБР предлагать свою защиту гражданскому ученому из Соединенного Королевства?
— В том-то и дело, что охраняли не его. Большинство приглашенных прибыли из Великобритании. Дело в семье жениха. Жених — сын Рассела Брауна, Дэвид. Приемная дочь Лайама Зальца, Рут, и Дэвид вместе учились в Гарвардской школе права. В том числе и по этой причине свадьбу устроили здесь.
Рассел Браун. Теневой министр обороны, речь которого я только что читала на веб-сайте КИОС.
— И наш клиент идет на свадьбу в такой вот одежде, имея при себе пистолет со спиленным номером? — Я направляюсь к секционному столу.
— Верно. Для чего ему оружие? — Бентон смотрит на меня. — Для защиты? Для нападения? И если для защиты, то, может быть, по причине, никак не связанной ни со свадьбой, ни с людьми, которых я упомянул?
— Возможно, это как-то связано со сверхсекретными технологиями, в разработке которых он участвовал, — говорю я. — Это стоит больших денег. За них могут и убить.
— И не исключено, что убили. — Анна бросает взгляд на тело.
— Надеюсь, скоро узнаем, — повторяет Бентон.
Я тоже смотрю на труп. Он лежит на спине, и его пальцы, руки, ноги, голова точно в том же положении, что и раньше, — ни перевозка, ни сканирование ничуть его не потревожили. Трупное окоченение уже сковало его члены, но при осмотре он не сопротивляется — из-за худобы. Мышечной ткани совсем мало, а раз так, то и мало ионов кальция, которые осели в ней после остановки нейромедиаторов. Я справляюсь с ним без труда. Я могу легко подчинить его своей воле.
— Мне пора, — говорит Бентон. — Знаю, тебе не терпится заняться делом. Когда закончишь здесь, мне понадобится твоя помощь. Напомни ей, чтобы позвонила, — обращается он к Анне, которая наклеивает ярлычки на пробирки и коробочки для образцов ткани. — Позвони мне или Марино. Заранее, примерно за час.
— Марино будет с тобой? — спрашиваю я.
— Да, мы работаем кое над чем. Он уже на месте.
Я больше не спрашиваю, что значит «мы», и Бентон смотрит на меня еще раз, долго, с особым выражением нежного прикосновения, а потом поворачивается и выходит из секционной. Я слышу звук его быстрых шагов, потом голос — он разговаривает с кем-то, может быть с Роном. Слов не разобрать, но голоса звучат серьезно и напряженно. Потом — тишина. Бентон выходит из приемной и внезапно, немного даже испугав меня, появляется на видеодисплее. Он идет по коридору, застегивая на ходу меховое пальто, которое я подарила ему так давно, что уже не помню, в каком году, помню только, что это было в Аспене, где у нас был свой домик.
Я вижу, как Бентон открывает боковую дверь, выходит из здания — теперь его показывает другая камера, — проходит мимо своего зеленого внедорожника, припаркованного на моей стоянке, и садится в другой, темный и большой, с включенными фарами и работающими «дворниками». Кто за рулем, не видно. Внедорожник сдает назад, потом проезжает вперед, останавливается перед воротами и наконец исчезает из виду. На часах четыре утра, и мой муж едет куда-то неизвестно с кем, может быть, со своим другом из ФБР, Дугласом. Куда и зачем они отправляются, мне так и не удосужились сообщить.
14
В приемной я готовлюсь к сражению так же, как и всегда, — надевая броню из пластика и бумаги.
Я никогда не чувствую себя врачом, тем более хирургом, когда нужно проводить аутопсию, и боюсь, только тот, кто зарабатывает на жизнь, препарируя мертвых, поймет, что я под этим подразумеваю. Во время обучения в медицинском колледже я ничем не отличалась от других докторов, заботившихся о больных и раненых в палатах и отделениях «Скорой помощи», потом ассистировала на хирургических операциях в Орегоне. Так что мне известно, что это такое — резать теплые тела, у которых присутствует кровяное давление и которым есть что терять. То, чем я собираюсь заняться, не слишком сильно от этого отличается, но когда я впервые вставила лезвие скальпеля в холодную, бесчувственную плоть и сделала первый надрез на моем первом мертвом пациенте, то утратила нечто такое, чего уже никогда не смогла вернуть.