Помню, когда-то давно Марино признался, что предпочел бы видеть сына мертвым.
— Так может, отчасти потому он и взялся за наше дело? — предполагаю я. — В отместку. Не только отцу подгадить, но и на вас отыграться? С максимальной оглаской.
— Вполне допускаю, — отвечает Бергер из салона джипа. — Что бы им ни двигало, хочу, чтобы вы знали: я все равно буду апеллировать. Не повредит, ведь нарушения этики здесь нет. А решать судье. — Она тянется к ремню безопасности и застегивает его поперек груди. — Что будете делать в сочельник, Кей?
Значит, я уже Кей. Дайте-ка подумать. Сочельник у нас завтра.
— Поработаю с новоприбывшими — с теми, которые с ожогами, — отвечаю я.
Она кивает.
— Обязательно надо еще раз наведаться на места преступления Шандонне, пока они еще сохранились.
И в том числе мой дом.
— Что, если выкроить время завтра днем? — спрашивает она. — Когда вам удобнее? Я все праздники буду работать, да вот вам портить отдых не хотела.
Я даже улыбнулась: какая ирония судьбы. Праздники. Да уж, поздравляю с Рождеством! Бергер только что сделала мне подарок и даже не подозревает об этом. Она помогла принять решение; важное решение, быть может, самое важное решение в моей жизни. Я брошу эту работу, и первым об этом узнает сам губернатор.
— Как только закончу дела в округе Джеймс-Сити, — говорю я Бергер, — сразу позвоню. Предварительно договоримся часа на два.
— Я за вами заеду, — отвечает она.
Глава 17
Без малого в десять я свернула с Девятой на Капитолийскую площадь, промчалась мимо подсвеченной статуи Джорджа Вашингтона, запечатленного верхом на жеребце, и обогнула южный портик здания, спроектированного Томасом Джефферсоном, где за ухватистыми белыми колоннами светилась тридцатифутовая елка, украшенная стеклянными шарами. Вспомнилось, что у губернатора проходит не званый ужин, а встреча без особого официоза. Судя по всем признакам, гости уже разъехались: на парковочных местах, предназначенных для авто законодателей и прочей публики, не осталось ни одной машины.
Резиденция губернатора, построенная в начале девятнадцатого столетия, с белым цоколем и колоннами, снаружи покрыта бледно-желтой штукатуркой. Легенда гласит, что, когда в самом конце Гражданской войны жители Ричмонда подожгли родной город, здание заливали ведрами. И только в Виргинии на Рождество обожают зажигать свечи, вывешивать на окнах венки из свежих цветов и украшать черные железные ворота веточками вечнозеленых растений.
К машине подошел полицейский из губернаторской охраны, и я опускаю окно.
— Чем могу помочь? — спрашивает он с подозрительным видом.
— Мне надо встретиться с губернатором Митчеллом. — Я уже не раз бывала в особняке, но в такой поздний час — впервые. Тем более на большом «линкольне». — Меня зовут доктор Скарпетта. Я немного запаздываю. Если губернатор уже не принимает, ничего страшного. Пожалуйста, передайте ему мои извинения.
Лицо охранника озаряется улыбкой.
— Не узнал вас в этой машине. Решили отдохнуть от своего «мерса»? Не могли бы вы минутку подождать, я наведу справки.
Он звонит по телефону в будке охраны, а я смотрю из окна на Капитолийскую площадь, и на меня находит какая-то неопределенная, невнятная грусть. Теперь этот город не для меня. Назад пути нет. Можно винить во всем Шандонне, однако, если не лукавить перед собой, дело не в нем одном. Настало время серьезных перемен. Благодаря Люси во мне проснулась решимость. Может, она просто дала понять, во что я превратилась: в закостенелую, не видящую ничего, кроме службы, старую каргу. Я уже больше десяти лет работаю на штат Виргиния судмедэкспертом. Мне скоро пятьдесят. Я не питаю нежных чувств к своей единственной сестре. Моя мать — человек тяжелый, у нее плохо со здоровьем. Люси уезжает жить в Нью-Йорк. Бентона больше нет. Я одинока.
— С Рождеством вас, доктор Скарпетта. — Охранник склоняется к окошку и понижает голос. На латунном бедже написано «Ренквист». — Знаете, мне страшно не нравится, что с вами произошло. Здорово, что этого мерзавца все-таки отловили. Молодцом вы, не растерялись.
— Очень признательна, офицер Ренквист.
— С первого числа нового года вы меня здесь не увидите, — продолжает он. — Переводят в следователи.
— Надеюсь, перемена места пойдет вам во благо.
— О да, мэм.
— Нам будет вас не хватать.
— Быть может, увидимся во время какого-нибудь расследования.
Нет уж, увольте. Если мы с ним пересечемся, значит, опять кто-то умрет.
Офицер живо машет мне вслед, пропуская в ворота.
— Можете припарковаться прямо перед парадным входом.
Перемены. Да, перемены. Как-то неожиданно они оказались повсюду. Через год и месяц уйдет губернатор Митчелл, и это тоже печально. Мы с ним одного поля ягоды, и его жене, Эдит, я симпатизирую. У нас в Виргинии губернаторам запрещено участвовать в выборах на второй срок, а потому каждые четыре года наступает настоящий конец света. Сотни служащих переводят на другие места, увольняют и нанимают. Меняются телефонные номера. Форматируют компьютеры. Возникают новые обязанности. Пропадают и уничтожаются файлы. Меню в столовых переделывают или делят на порции. Единственное, что остается неизменным, — обслуга резиденции. Те же тюремные заключенные подстригают лужайки и исполняют мелкие поручения, те же люди готовят и прибираются, а уж если их и сменяют, то к политике это не имеет никакого отношения. К примеру, Аарон служит здесь дворецким с тех пор, как я поселилась в Виргинии. Это высокий симпатичный афроамериканец, подтянутый и грациозный, в длинном, безукоризненно чистом белом мундире и накрахмаленной черной бабочке.
— Как поживаешь, Аарон? — спрашиваю я, заходя в парадный холл, откуда до самого конца дома простирается блестящий ряд хрустальных люстр. Между двумя бальными залами стоит новогодняя елка, украшенная красными шарами и белыми гирляндами. Стены с фризами из штукатурки и орнаменты недавно перекрасили в первоначальный серый с белым цвет, под веджвудский фарфор.
Аарон принимает мое пальто. Он дает понять, что у него все прекрасно и он рад меня видеть — кратко и немногословно: этот человек довел до совершенства искусство быть обходительным, не производя много шума.
По обе стороны от холла располагаются две внушительные гостиные с брюссельскими коврами и увесистым антиквариатом. Стены мужского зала оклеены обоями с бордюром в греко-римских мотивах. В женском — цветочные темы. Психологический смысл зон отдыха прост: губернатор может принимать гостей, не показывая им остальную часть особняка. Посетитель получает аудиенцию у порога и надолго при всем желании не задержится. Аарон препровождает меня мимо этих безликих исторических залов вверх по лестнице, устланной ковром с мотивами флага войск северян: черные звезды на темно-красном фоне. Лестница ведет в личные покои высокопоставленного семейства. Передо мной зона отдыха с полом из твердых хвойных пород, удобными креслами и диванчиками, где меня поджидает Эдит Митчелл в брючном костюме из струящегося красного шелка. Она даже обняла меня; от нее исходит едва уловимый экзотический аромат.