Игры без чести - читать онлайн книгу. Автор: Ада Самарка cтр.№ 6

Только дома, в ужасающе новой обстановке — пришлось отодвигать кухонный стол, ставить еще одну тарелку, — выяснилось, что Славик — это именно тот Славик, с моря. Вадик бы так и не вспомнил, сконфузился, но радость и облегчение взяли верх. Это было ново и странно — постороннему мальчику, представителю того, другого, мира показывать любимые книжки, игрушки, сидя на полу демонстрировать сокровища своего детства, которыми раньше никто не интересовался. А любимыми книжками были, кстати, альбомы Брейгеля и Босха. Еще Вадик рассказывал про Якопо Понтормо, который жил в доме без двери, и про скульптора Микеланджело, который резал мертвых, чтобы узнать, как они устроены. Его неумение разговаривать тихо и глотание согласных уже не раздражало Славку. Разглядывая босховских монстров, что жрали голых людей, он был абсолютно счастлив. Наконец-то. Домой его проводили уже с тетей Ритой. На улице удачно встретили Зою Михайловну. Она как-то еще больше возмужала. Или, быть может, просто осенняя одежда делала ее строже. Пока мамы разговаривали, мальчишки успели найти котят. Прощались горячо, чуть ли не со слезами на глазах. В эту ночь оба долго не могли заснуть.

Чтобы дать мальчикам возможность чаще видеться, решено было определить их в какой-нибудь кружок. Как ни странно, сошлись на танцах. Три раза в неделю в стареньком актовом зале неподалеку от Золотых ворот они танцевали полонезы и чарльстоны, и, так как мальчиков всегда не хватало, даже у маленького, вечно горбящегося Вадика была партнерша.

Когда 26 апреля 1986 года взорвалась Чернобыльская АЭС, газеты и телевидение молчали. Александру Яковлевичу позвонили знакомые из Москвы, близкие к верхам, и сообщили, что произошло что-то страшное. Будучи скептиком и человеком совсем не эмоциональным, он посмотрел в окно — вовсю цвели вишни и абрикосы, светило солнце, соседка во дворе выбивала ковровую дорожку, и дети катались на качелях. Что ужасного могло произойти? Но на традиционную субботнюю прогулку он не пошел, настроив «Меридиан» на кухне на «Немецкую волну» и периодически отвлекаясь на остальные вражеские радиостанции. То, что удавалось вычленить из треска помех, было каким-то неопределенным.

Устав от зимы, в майские праздники они все же выходили на улицу, даже ездили в Гидропарк. Вечера проходили немного напряженно, перед радиоприемником. Настоящую тревогу забили лишь к обеду в понедельник — в далекой Скандинавии работник атомной станции обратил внимание, что дозиметр зашкаливает, причем не на выходе со станции, а на входе. Причину увидели в облаке, двигавшемся из Восточной Европы. И не ошиблись.

Вадик очень ждал праздников. На парад они никогда не ходили, спускались на Крещатик уже после, когда движение автотранспорта оставалось все еще перекрытым, шли прямо по проезжей части. Вадику покупали красный флажок с желтой надписью «СССР». Большой удачей считалось найти оброненный кем-то нагрудный бантик из красной атласной ленточки. Но в этом году, несмотря на погоду, никто никуда не пошел, целый день просидели дома. Вадик даже расплакался. Мама рассказывала что-то про «короля микробов», который бушует на улице, незнакомое доселе слово «радиация» прочно прижилось в родительском лексиконе.

Оказалось, что осведомленных много, уехать было трудно, даже Александру Яковлевичу. Советский народ чутко реагировал на лаконичные заметки в «Известиях», умел читать между строк и, вместо того чтобы верить, что специалисты «…успешно борются с последствиями», в панике бросился на вокзал за билетами.

Зоя Михайловна отнеслась к Ритиному звонку спокойно, сказала, что ничего предпринимать не будет, на носу экзамены в консерватории, у Славки школа, в конце концов, и раньше июня они никуда не уедут. Но Александр Яковлевич достал-таки путевки на 18 мая, причем в Карпаты, где они никогда раньше не были.

Вадика держали дома почти три недели, мама приходила с работы раньше, мыла пол по два раза в день. Как обезопаситься от радиации, толком не знали, потому действовали слепо, но рьяно. Бабушка мыла щеточкой яйца перед варкой. В хозяйственном магазине достали фильтр «Родничок», который прицепили на стену, а рыжий резиновый шланг подсоединили к водопроводному крану. Вода из фильтра часто текла совершенно черная, прямо чудо какое-то. Уличную обувь хранили в самом углу коридора, у входной двери на мокрой тряпке. Выкинули подшивки старых газет, в том числе и журналы «Новый мир» и «Знамя». Еще втихаря от Вадика распрощались с бумажными макетами Большого оперного и какого-то безымянного замка, что клеили прошлой зимой и за неимением места хранили в отцовском кабинете на самом верху книжного шкафа. Рита коротко стригла ногти, там ведь тоже могла быть радиация.

Неожиданно щедрой наградой за три недели домашнего ареста было согласие Зои Михайловны отправить Славика с Ильницкими в Карпаты.

Оставшись одна, Зоя Михайловна с некоторой неловкостью отметила, что жизнь стала легче, образовалось вдруг некое пространство, которое удачно можно было заполнить одной авантюрой. Буквально на следующий день после Славкиного отъезда она решилась позвонить старой приятельнице, знакомой еще по питерской богеме. Приятельница была в свое время воздушным рыжеволосым существом с острыми коленками, мечтательно кочующим из одной мастерской в другую, вдохновляя художников и оставляя их, когда те впадали в запой. Наташкин переезд в Киев произошел, уже когда Зоя Михайловна воспитывала сына, и они виделись всего пару раз. Рассеянная муза остепенилась, стала толстой и обнаружила вдруг в себе недюжинные коммерческие способности, занявшись сбытом импортных шмоток — джинсов, темных очков, косметики и прочих фарцовочных продуктов.

Уже одиннадцать лет живя без того, что ранее, по ее мнению, было невидимым механизмом, завинчивающим жизненную спираль во всех ее измерениях — вечности и повседневности, — Зоя Михайловна ощутила какое-то просветление, сакральное очищение, о котором много где-то слышала, но раньше не могла до конца осознать. Несмотря на то что говорят старые веселые гинекологи, отсутствие мужчины сделало ее тело менее уязвимым перед давящими требованиями возраста, с равнодушным одобрением Зоя замечала, что грудь ее, уменьшившаяся уже сразу после кормления, все так же аккуратна и высока, что несколько потяжелевшие бедра остались округлыми, без печальных болезненных рыхлостей. Что живот крепкий, да и сама она — сбитая, устойчивая, как женщина-воин, как родина-мать, — готова еще жить и бороться ради светлого будущего.

Вечер был приятным и деловым. Попыхивая импортными сигаретами, Наташка, слегка уже спивающаяся, предложила взять на реализацию пару польских ночных рубашек, туалетную воду — тоже из ближнего зарубежья — и еще какой-то дребедени.

В городе тем временем стали происходить странные вещи — в небе стаями летали военные вертолеты, а чиновничьи дома на Липках походили на сонное царство: плотно завешанные окна, все квартиры пустые. Тогда-то Зоя поняла, что пропуск школы, возможно, не такое уж преступление, как думалось раньше.

Другое преступление, куда более страшное, уже грело ее, раззадоривало, требовало расширения и продолжения.

Заканчивая урок с черноглазой, между прочим, совсем не бездарной студенткой из зажиточной западноукраинской семьи, Зоя Михайловна после сухой, но желанной похвалы сказала вдруг, равнодушно глядя куда-то в окно: