– Вот эту штуку он мог видеть у реки, – сказал неслышно
подошедший Зеф. – Мы такую сожгли этой ночью. Но вот чудовища эти… – он покачал
головой.
Господин штаб-врач словно впервые заметил его.
– А, профессор! – вскричал он преувеличенно радостно. –
То-то я смотрю – в канцелярии чем-то воняет. Не будете ли вы так любезны,
коллега, произносить ваши мудрые суждения во-он из того угла? Вы меня очень
обяжете…
Варибобу захихикал, а господин ротмистр строго сказал:
– Станьте у дверей, Зеф, и не забывайтесь.
– Ну хорошо, – сказал господин штаб-врач. – И что вы
думаете с ним делать, Тоот?
– Это зависит от вашего диагноза, Зогу, – ответил
господин ротмистр. – Если он симулянт, я передам его в прокуратуру, там
разберутся. А если он сумасшедший…
– Он не симулянт, Тоот! – с большим подъемом произнес
господин штаб-врач. – Ему совершенно нечего делать в прокуратуре. Но я знаю
одно место, где им очень заинтересуются. Где бригадир?
– Бригадир на трассе.
– Впрочем, это не существенно. Вы ведь дежурный, Тоот?
Вот и отправьте этого любопытнейшего молодчика по следующему адресу… – господин
штаб-врач пристроился на барьере, закрывшись от всех плечами и локтями, и
написал что-то на обороте последнего рисунка.
– А что это такое? – спросил господин ротмистр.
– Это? Это одно учреждение, которое будет нам
благодарно, Тоот, за вашего психа. Я вам ручаюсь.
Господин ротмистр неуверенно покрутил в пальцах бланк, потом
отошел в дальний угол канцелярии и поманил к себе господина штаб-врача.
Некоторое время они говорили там вполголоса, так что разобрать можно было
только отдельные реплики господина Зогу: «…Департамент Пропаганды… Отправьте с
доверенным… Не так уж это и секретно!… Я вам ручаюсь… Прикажете ему забыть…
Черт возьми, да сопляк все равно ничего не поймет!…»
– Хорошо, – сказал наконец господин ротмистр. – Пишите
сопроводительную бумагу. Капрал Варибобу!
Капрал приподнял зад.
– Проездные документы для рядового гвардии Гаала
готовы?
– Так точно.
– Впишите в проездные документы подконвойного Мах-сима.
Конвоируется без наручников, разрешен проезд в общем вагоне… Рядовой Гаал!
Гай щелкнул каблуками и вытянулся.
– Слушаю, господин ротмистр!
– Прежде чем явиться на новое место службы в нашей
столице, доставите задержанного по адресу, означенному на этом листке. По
исполнении приказания листок сдать дежурному офицеру на новом месте службы.
Адрес забыть. Это ваше последнее задание, Гаал, и вы конечно выполните его, как
подобает молодцу-гвардейцу.
– Будет исполнено! – прокричал Гай, охваченный
неописуемым восторгом. Волна радости, гордости, счастья, горячая волна упоения
преданностью захлестнула его, подхватила, понесла к небу. О, эти сладостные
минуты восторга, незабываемые минуты, сотрясающие все существо, минуты, когда
вырастают крылья, минуты ласкового презрения ко всему грубому, материальному,
телесному… минуты, когда хочешь огня и приказа, когда жаждешь, чтобы приказ
соединил тебя с огнем, швырнул тебя в огонь, на тысячи врагов, на разверстые
жерла, навстречу миллионам пуль… и это еще не все, будет еще слаще, восторг
ослепит и сожжет… О огонь! О слава! Приказ, приказ! И вот оно, вот оно!… Он
встает, этот рослый сильный красавец, гордость бригады, наш капрал Варибобу,
как огненный факел, как статуя славы и верности, и он запевает, а мы все
подхватим, все как один…
Боевая Гвардия тяжелыми шагами
Идет, сметая крепости, с огнем в очах,
Сверкая боевыми орденами,
Как капли свежей крови сверкают на мечах…
И все пели. Пел блестящий господин ротмистр Тоот, образец
гвардейского офицера, образец среди образцов, за которого так хочется сейчас
же, под этот марш, отдать жизнь, душу, все… И господин штаб-врач Зогу, образец
брата милосердия, грубый, как настоящий солдат, и ласковый как руки матери… И
наш капрал Варибобу, до мозга костей наш, старый вояка, ветеран, поседевший в
схватках… О как сверкают боевые медали на его потертом заслуженном мундире, для
него нет ничего, кроме службы, ничего, кроме служения… Знаете ли вы нас,
Неизвестные Отцы наши, поднимите усталые лица и взгляните на нас, ведь вы все
видите, так неужели вы не видите, что мы здесь, на далекой жестокой окраине
нашей страны с восторгом умрем в муках за счастье родины!…
Железный наш кулак сметает все преграды,
Довольны Неизвестные Отцы!
О, как рыдает враг, но нет ему пощады!
Вперед, вперед, гвардейцы-молодцы!
О Боевая Гвардия – клинок закона!
О верные гвардейцы-удальцы!
Когда в бою гвардейские колонны,
Спокойны Неизвестные Отцы!
…Но что это? Он не поет, он стоит, раскорячившись, опершись
на барьер, и вертит своей дурацкой коричневой головой, и бегает глазами, и все
оскаляется, все щерится… На кого оскаляешься, мерзавец? О, как хочется подойти
тяжелым шагом и с размаху, гвардейским кулаком – по этому гнусному белому
оскалу… Но нельзя, нельзя, это не по-гвардейски: он же всего лишь псих, жалкий
калека, настоящее счастье недоступно ему, он слеп, ничтожен, жалкий
человеческий обломок… А этот, рыжая сволочь скорчился в углу от невыносимой
боли… Э, нет, это другое дело: у вас всегда боли в голове, когда мы задыхаемся
от восторга, когда мы поем свой боевой марш и готовы разорвать легкие, но
допеть его до конца! Воспитуемый, преступная морда, рыжий бандит, за грудь
тебя, за твою поганую бороду! Встать, сволочь! Стоять смирно, когда гвардейцы
поют свой марш! И по башке, по башке, по грязной морде, по наглым рачьим
глазкам… Вот так, вот так…
Гай отшвырнул воспитуемого и, щелкнув каблуками, повернулся
к господину ротмистру. Как всегда после приступа восторженного возбуждения,
что-то звенело в ушах, и мир сладко плыл и покачивался перед глазами.
Капрал Варибобу, сизый от натуги, слабо перхал, держась за
грудь. Господин штаб-врач, потный и багровый, жадно пил воду прямо из графина и
тянул из кармана носовой платок. Господин ротмистр хмурился с отсутствующим
выражением, словно пытался что-то припомнить. У порога грязной кучей клетчатого
тряпья ворочался рыжий Зеф. Лицо у него было разбито, он хлюпал кровью и слабо
постанывал сквозь зубы. А Мах-сим больше не улыбался. Лицо у него застыло,
стало совсем как обычное человеческое, и он неподвижными круглыми глазами,
приоткрыв рот, смотрел на Гая.
– Рядовой Гаал, – надтреснутым голосом произнес
господин ротмистр. – Э-э… Что-то я хотел вам сказать… или уже сказал?…
Подождите, Зогу, оставьте мне хоть глоток воды…
3
Максим проснулся и сразу почувствовал, что голова тяжелая. В
комнате было душно. Опять ночью закрыли окно. Впрочем, и от растворенного окна
толку мало – город слишком близко, днем видна над ним неподвижная бурая шапка
отвратительных испарений, ветер несет их сюда, и не помогает ни расстояние, ни
пятый этаж, ни парк внизу. Сейчас бы принять ионный душ, подумал Максим, да
выскочить нагишом в сад, да не в этот паршивый, полусгнивший, серый от гари, а
в наш, где-нибудь под Ленинградом, на Карельском перешейке, да пробежать вокруг
озера километров пятнадцать во весь опор, во всю силу, да переплыть озеро, а
потом минут двадцать походить по дну, чтобы поупражнять легкие, полазить среди
скользких подводных валунов… Он вскочил, распахнул окно, высунулся под
моросящий дождик, глубоко вдохнул сырой воздух, закашлялся – в воздухе было
полно лишнего, а дождевые капли оставляли на языке металлический привкус. По
автостраде с шипением и свистом проносились машины. Внизу блестела под окном
мокрая листва, на высокой каменной ограде отсвечивало битое стекло. По парку
ходил человечек в мокрой накидке, сгребал в кучу опавшие листья. За пеленой
дождя смутно виднелись кирпичные здания какого-то завода на окраине. Из двух
высоких труб, как всегда, лениво ползли и никли к земле толстые струи ядовитого
дыма.