«А дело тут вот в чем, — рассказывал Артему его отчим, —
Сокольническая линия всегда была особая. Взглянешь на карту — сразу на нее
внимание обращаешь. Во-первых, прямая, как стрела. Во-вторых, ярко-красного
цвета на всех картах. Да и названия станций там тоже — Красносельская, Красные
Ворота, Комсомольская, Библиотека им. Ленина, и Ленинские, опять же, Горы. И то
ли из-за таких названий, то ли по какой-то другой причине тянуло на эту линию
всех ностальгирующих по славному прошлому. И на ней особенно хорошо принялись
идеи возрождения советского государства. Одна станция официально вернулась к
идеалам коммунизма и социалистическому типу правления, потом — соседняя, потом
— соседи с другой стороны туннеля заразились революционным оптимизмом, скинули
свою администрацию, и пошло-поехало. Оставшиеся в живых ветераны, бывшие
комсомольские деятели и партийные функционеры, непременный люмпен-пролетариат,
— все стекались на революционные станции. Сколотили комитет, ответственный за
распространение новой революции и коммунистических идей по всему метрополитену,
под почти ленинским названием — Интерстанционал. Интерстанционал готовил отряды
профессиональных революционеров и пропагандистов, и засылал все дальше и дальше
во вражий стан. В-основном, обходилось малой кровью, поскольку изголодавшиеся
люди на бесплодной Сокольнической линии жаждали восстановления справедливости,
которая, в их понимании, кроме уравниловки и не могла принять никакой другой
формы. И вся ветка, запылав с одного конца, вскоре была охвачена багровым
пламенем революции. Станциям возвращали старые, советские названия: Чистые
Пруды снова стали Кировской, Лубянка — Дзержинской, Охотный Ряд — Площадью
Свердлова. Станции с нейтральным названием ревностно переименовывали во
что-нибудь идеологически более ясное: Спортивную — в Коммунистическую,
Сокольники — в Сталинскую, а Преображенскую площадь, с которой все началось — в
Знамя Революции. И вот эта линия, когда-то Сокольническая, но в массах
называемая красной, как принято было у москвичей все ветки между собой называть
по цветам, совершенно официально стала Красной Линией.
Но дальше у них не пошло.
К тому времени, как Красная Линия уже окончательно оформилась
и стала предъявлять претензии на станции с других веток, чаша терпения
переполнилась. И сколько ни обещали агитаторы и пропагандисты из
Интерстанционала электрификацию всего метрополитена, утверждая, что в
совокупности с советской властью это и даст коммунизм (вряд ли ленинский
лозунг, бессовестно ими эксплуатируемый, был когда-либо более актуален), люди
за пределами линии не соблазнялись на обещания, а интерстанционных краснобаев
отлавливали и выдворяли — обратно, в Советское государство.
И тогда красное руководство определило, что пора действовать
решительней. Что, если оставшаяся часть метро не занимается сама по себе
веселым революционным огнем, ее можно и поджечь. Соседние станции,
обеспокоенные усилившейся коммунистической пропагандой и подрывной
деятельностью, тоже пришли к похожему выводу. Исторический опыт ясно доказывал
им, что нет лучшего переносчика коммунистической бациллы, чем штык.
И грянул гром.
Коалиция антикоммунистических станций, ведомая Ганзой,
разрубленной пополам Красной Линией и жаждущей замкнуть кольцо, приняла вызов.
Красные, конечно, не рассчитывали на организованное сопротивление, и
переоценили собственные силы. Легкая победа, которой они ждали, не была видна
даже на горизонте.
Война была долгой, кровопролитной и изрядно потрепала и без
того немногочисленное население метро. Шла она без малого полтора года, и
состояла большей частью из позиционных боев, но с непременными партизанскими
вылазками и диверсиями, с завалами туннелей, с расстрелами пленных, с несколькими
случаями зверств и с той и с другой стороны. Это была настоящая война, с
войсковыми операциями, окружениями и прорывами окружений, со своими подвигами,
со своими полководцами, со своими героями и своими предателями. Но главной ее
особенностью было то, что ни одна из воюющих сторон так и не смогла сдвинуть
линию фронта на сколько-нибудь значительное расстояние. Иногда, казалось, одним
удавалось добиться перевеса, занять какую-нибудь смежную станцию, но противник
напрягался, мобилизовал дополнительные силы — и чаша весов склонялась в
обратную сторону.
А война истощала ресурсы. Война отнимала лучших людей. Война
изнуряла. И оставшиеся в живых устали от нее. Революционное руководство
незаметно сменило ее цели на весьма более скромные. Если вначале главной
задачей революционной войны было распространение социалистической власти и
коммунистических идей по всему метрополитену, то теперь уже хотели хотя бы
взять под свой контроль (отбить у акул империализма) то, что почиталось у них
за святую святых — станцию Площадь Революции. Во-первых, из-за ее названия,
во-вторых, из-за того, что она была ближе, чем любая другая станция метро, к
Красной площади, к Кремлю, башни которого все еще были увенчаны рубиновыми
звездами, если верить немногим храбрецам, идеологически крепким до той степени,
которая необходима была для безумного поступка — выбраться наверх, и посмотреть
— как там Кремль. Ну и, конечно, там, на поверхности, рядом с Кремлем, и в
самом центре Красной площади, находился Мавзолей. Было там тело Ленина, или его
там не было — не знал никто. Даже если оно и не было своевременно захоронено,
оно должно было давным-давно разложиться без необходимого ухода. Но за долгие
годы советской власти Мавзолей перестал быть просто гробницей и стал чем-то
самоценным, символом преемственности власти. Именно с него принимали парады
великие вожди прошлого. Именно к нему более всего стремились вожди нынешние. И
поговаривали, что именно со станции Площадь Революции, из служебных ее
помещений, шли потайные ходы — в секретные лаборатории при Мавзолее, а оттуда —
и к самому гробу.
За красными оставалась станция Площадь Свердлова, бывший
Охотный Ряд, укрепленная и ставшая для них плацдармом, с которого и совершались
броски и атаки на Площадь Революции.
Не один крестовый поход был благославлен революционным
руководством, чтобы освободить эту станцию и гробницу. Но защитники ее тоже
понимали, какое она имеет значение для красных, и стояли до последнего. Площадь
Революции превратилась в неприступную крепость. Самые жестокие, самые кровавые
бои шли именно на подступах к этой станции. Больше всего народу полегло там.
Были там и свои александры матросовы, открытой грудью шедшие на пулеметы, и
герои, обвязывавшиеся гранатами, чтобы взорвать себя вместе со вражеской
огневой точкой, и использование — против людей! — запрещенных огнеметов… И все
тщетно. Отбивали на день, но не успевали закрепиться и погибали, и отступали на
следующий, когда коалиция переходила в контр-наступление.