Ангел тьмы - читать онлайн книгу. Автор: Калеб Карр cтр.№ 21

Так что ничего необычного в его истории в принципе не было: имелись у доктора и другие студенты, попавшие в Институт сходным образом. Да и с самого появления Поли на Восточном Бродвее ничто не предвещало беды. Он был немного капризен и замкнут, это правда, но не более того — и уж, конечно, никто не мог себе вообразить, что он удумает вздернуться. Что не помешало сплетням о самоубийстве дойти до муниципалитета и гостиных нью-йоркского общества, точно — простите за прямоту — дерьму по канализации. И многими салонными специалистами сей инцидент представлялся прямым подтверждением некомпетентности доктора Крайцлера и опасности его теорий. Хотя сам доктор раньше детей никогда не терял; а тут неожиданность и необъяснимость мотивов самоубийства просто подорвали его дух, и без того надломленный гибелью Мэри Палмер.

И вот в дыру эту, как в пропасть, ухнуло немало его жизненной энергии, прежде казавшейся неисчерпаемой и позволявшей нашему доктору столько лет удерживать и отражать почитай ежедневные наскоки врагов-коллег, общественных мыслителей, судей и стряпчих, не говоря уже о заурядных скептиках, бессчетное количество коих прошло перед ним за время его работы в Институте и выступлений в судах с учеными свидетельствами. И ни разу доктор не отступил — отступать он просто не умел. Но толику огня своего и уверенности все же утратил — ту часть пламени души, что до сих пор держала его врагов в поводу. Чтобы осознать перемену, полагаю, нужно было видеть его в действии прежде — как видел его я, своими глазами пару лет назад. Это, любезные мои, было зрелище…

Мы встретились с ним на Джефферсон-маркет, в здании, прямо слизанном с замка какого-нибудь богемского принца: меня всегда поражало, что красота его слабо вяжется с полицейским судом, размещавшимся в этих стенах. Как я уже говорил, с трех лет я жил вроде как сам по себе, а когда мне стукнуло восемь, так уже даже и не вроде; к тому времени я уже был сыт по горло всеми этими взломами и проникновениями ради поддержания мамаши и всех ее бесчисленных хахалей. Последней каплей стала перемена в старухиных вкусах: она решила пересесть с хмельного на опий и зачастила в одну берлогу в Чайнатауне, которую держал торгаш, которого все звали Ты Жир (его настоящее китайское имя было непроизносимо, а погоняло было довольно уместным и, похоже, никогда его не бесило). Я тогда мамаше сказал, что не желаю, как другие восьмилетки, воровством обеспечивать ей бухло и дрянь, — логично, что подобное заявление было серьезной гарантией хорошей трепки, да еще и по голове. Молотя меня, мамаша орала, что если я думаю заделаться таким неблагодарным сучонком, так теперь сам могу и о себе заботиться; в ответ я напомнил, что уже давно это делаю, по большей части, свалил от нее в последний раз — и сошелся с бандой соседских уличных арапчат. Маменька моя тем временем живо перебралась к Ты Жиру и принялась обеспечивать неиссякаемый поток дряни уже собственным телом, а не моим воровством.

Ну как бы там ни было, мы с моей шайкой неплохо заботились друг о друге: зимние ночи проводили, сбившись в кучку на горячих паровых решетках, летом приглядывали, чтобы кто-нибудь из нас случайно не утоп, пока мы охлаждаемся в речке. Годам к десяти я уже сделал себе неплохое имя как шулер и карманник, а также криминальный мастер на все руки; был я, конечно, мелюзгой, но постоять за себя мог со знанием дела — при помощи обрезка свинцовой трубы. Собственно, так я свое погоняло и заработал — Стиви-Свисток, от «свистнуть по черепу». Другие ребята с собой таскали ножи и стволы, но я быстро сообразил, что фараоны обращаются с тобой помягче, если ты не вооружен до зубов; да и бог свидетель — хлопот с законом мне и без того хватало.

В общем, мои заслуги и репутация в итоге достигли того уровня, когда мной заинтересовался Сумасшедший Мясник, который, как я уже упоминал, командовал детьми, работавшими на банду Монаха Истмэна. Мне всегда нравился Монах с его нелепыми котелками и домом, забитым кошками и птицами (или, как он любил говорить, «кисками-птисками»); и хотя Сумасшедший Мясник, на мой вкус, чересчур заслуживал свою кличку, я не замедлил воспользоваться шансом продвинуться в криминальном мире. Вместо того чтобы промышлять карманами только себе на потребу, я вскоре начал обчищать целые толпы народу с помощью моих товарищей по шайке, а также налетать на фургоны доставки и красть что только можно из лавок и со складов. Иногда меня, конечно, ловили, но, в общем и целом, сразу отпускали: мы были довольно большой шайкой, и прокурору было чертовски сложно выдвинуть прямое обвинение против кого-нибудь одного. Ну а в довершение мне было-то всего одиннадцать, и, когда требовалось, я с легкостью прикидывался невинным сироткой.

Однако судья, на которого я нарвался в тот день на Джефферсон-маркет, даже на это не купился. Фараоны прихватили меня за то, что я сломал ногу охраннику в штатском в одном из универмагов Б. Олтмана на 19-й улице, когда мы с приятелями обрабатывали карманы покупателей. Обычно я вообще-то лучше обращался со своим оружием — старался оставить только синяк и обходился без переломов, — но этот гад схватил меня за горло так, что я чуть не задохся. Так что на Джефферсон-маркет я загремел быстрей плевка, и пока сидел под высокой башней с красивыми судейскими часами, выслушал целую лекцию о морали.

Старый пустозвон за судейским столом обзывал меня как только мог — от злостного курильщика (я дымил с пяти лет), до пьяницы (что выказывало истинный уровень его осведомленности — я в жизни к зелью не притрагивался); в итоге он договорился до того, что назвал меня «прирожденной разрушительной угрозой обществу», — в тот момент фраза эта показалась мне пустым звуком, но, как выяснилось впоследствии, стала ключом к моему спасению. Видите ли, так уж вышло, что в тот день за дверями суда околачивался некий рьяный специалист-мозговед, питавший особый интерес к детям: он ожидал следующего слушания, где должен был давать показания; и когда судья ляпнул «прирожденный» и уже собрался законопатить меня на два года на остров Рэндаллс, я вдруг услышал откуда-то из-за спины незнакомый голос. Ничего подобного я и вправду раньше не слыхивал — уж тем паче в зале суда. Человек этот говорил с сильным немецко-венгерским акцентом и прям-таки громы и молнии метал, будто проповедник былых времен.

— И каковы же, — потребовал голос, — квалификации Вашей Чести, что вы так точно выводите психологические заключения касательно этого мальчика?

В тот момент глаза всех, включая мои собственные, обратились к задним скамьям, где им предстала знакомая многим картина: в атаку шел известнейший алиенист доктор Ласло Крайцлер, один из наиболее ненавидимых, равно как и уважаемых людей в городе — длинные волосы его и плащ развевались, глаза горели антрацитово-черным пламенем. Я и предполагать не мог, что однажды сам привыкну к такому зрелищу; тогда же я понимал только одно — не человек передо мной, а сам дьявол, и дерзость у него тоже прям-таки дьявольская.

Судья, в свою очередь, сперва устало схватился за голову, словно господь наш милостивый ниспослал в малое владенье его дождь из жаб и пиявок.

— Доктор Крайцлер… — начал он.

Но доктор уже воздел обвиняющий перст:

— Неужто было произведено освидетельствование? Может, кто-либо из моих уважаемых коллег дал вам повод использовать подобные определения? Или же вы, сэр, подобно многим судьям этого города, самостоятельно решили, что вправе судить вопросы, затрагивающие подобные области?