Две смерти Сократа - читать онлайн книгу. Автор: Игнасио Гарсиа-Валиньо cтр.№ 51

— Я осмелился предстать перед Ареопагом, чтобы выполнить обещание и сообщить вам о результатах своего расследования. Мною были опрошены все подозреваемые, ранее заявившие о своей невиновности, и, тщательно проверив их показания, я пришел к выводу, что все они говорили правду. Можно с уверенностью сказать, что подозрения в отношении гетер или посетителей дома свиданий не нашли подтверждения: ни у одного из них не было ни мотива, ни возможности, чтобы совершить это преступление. Насколько мне известно, смерть Анита сочли убийством, а не самоубийством потому, что на рукояти ножа, вонзенного в его сердце, лежала правая рука, в то время как Анит был левшой. В этом я вынужден согласиться с уважаемыми судьями. Однако было бы ошибочно полагать, что рука самоубийцы непременно должна была лечь на рукоять непосредственно в момент его смерти. Исходя из этого, я не могу исключать, что покойный убил себя сам. Рассмотрим эту возможность. Можно ли считать, что положение тела, при котором правая рука лежит на рукояти ножа, означает, что удар был нанесен именно этой рукой? Откуда нам известно, что во время агонии поза умирающего оставалась неизменной? Я осмелюсь предположить, что перед смертью покойный мог положить правую руку на рукоять, сознательно или неосознанно. Не исключено, что он пытался вонзить оружие глубже или, напротив, вытащить его из раны.

Продик остановился, чтобы передохнуть. Голова больше не болела. Глядя на дым жертвенного костра, софист надеялся, что Аспазия слышит его. Он продолжал:

— Предположим, досточтимые граждане, что Анит все же совершил самоубийство. Можем ли мы судить о мотивах его поступка? Они никому неизвестны, все наши версии будут лишь более или менее вероятными допущениями. Тем не менее, в ведении суда находится определение виновного и назначение наказания. В том случае, когда жертва сама наносит себе смертельный удар, преступление само по себе является наказанием. Правосудию нечего к этому добавить. Я смею надеяться, что, принимая решение о судьбе дома свиданий, вы учтете огромную роль, которую это заведение играет в жизни города, и весьма высокую вероятность волнений, которые последуют за его закрытием. В ходе расследования мне, помимо прочего, удалось выяснить, что гетеры «Милезии» почитают Афродиту и Афину, помнят о долге, соблюдают законы и приносят городу огромную пользу. Закрытие дома свиданий не принесет Афинам ничего, кроме распрей и смуты. Досточтимые граждане! Трудно переоценить вклад покойной ныне супруги великого Перикла в укрепление нашей демократии и перечислить добрые дела, совершенные ею во славу Афины, защитницы нашего города. В память о ней я прошу вас проявить добрую волю.

Слово взял старейший ареопагит, смущенный и тронутый речью Продика:

— Достославный софист, оратор и посол! Мы с превеликим удовольствием выслушали твои слова и разумные советы и ценим твою заботу о благосостоянии нашего города, а также о памяти почтенной Аспазии, кончину которой все мы горько оплакиваем. Наше собрание вскоре вынесет свое решение. Мы примем его, полагаясь на милость Зевса, и немедленно известим тебя.

Продик не верил в истину, он верил только в здравый смысл. Софист соглашался с Протагором в том, что каждый шаг человека сопряжен с выбором: мы выбираем, действовать или бездействовать, говорить или молчать, отстаивать правду или лгать, если это необходимо, и от того, насколько прозорливы мы были в своем выборе, зависит наша судьба. Продику не дано было понять Сократа, искренне верившего в существование изначальной истины и абсолютного блага.

Софисту предстояло выбрать, что делать дальше. Афины влекли его из-за Аспазии, а теперь это был самый обыкновенный город, мертвый город, утративший душу. Вещая сова покинула его. Пора было собираться в путь: его расследование завершилось, а «Милезия» находилась в надежных руках Необулы, и Продик не сомневался, что она станет управлять домом свиданий твердо и мудро.

Сначала софист хотел откровенно поговорить с Необулой, но потом решил оставить все как есть. Продику не давали покоя вопросы, оставшиеся без ответа. Главный вопрос был связан с мотивом преступления. Едва ли Алкивиад так сильно любил бывшего наставника, что стал преследовать Анита. Скорее всего, он мстил за свою женщину, а вернее сказать — был орудием мести в руках Необулы. Впрочем, эта загадка уже не могла захватить софиста и избавить его от печальных раздумий. Продик твердо решил, что дождется решения Ареопага и вернется на Кеос.

Ареопаг снял с гетер «Милезии» все подозрения. Дому свиданий было позволено и впредь принимать гостей. В честь такого события устроили веселый праздник. В тот вечер денег ни с кого не брали, а танцы продолжались до самого утра.

Продик выполнил свою миссию. Ни в Афинах, ни в его собственном сердце уже не могло произойти никаких важных перемен. Существовавший в реальности каменный город волновал софиста куда меньше, чем тот, что существовал в его памяти. Продика окружали воспоминания, печальные вестники скорого конца. Если в Афинах еще оставался кто-нибудь живой, старику не хотелось прощаться с ним. Если у богов и слепого случая еще было чем удивить софиста, он ничего не желал об этом знать.

Продик стал снаряжать посольское судно, чтобы навсегда покинуть земли Паллады и вернуться на Кеос, под солнце Гесперид. Он оставлял позади свою любовь.

Продик был стар, болен и жил воспоминаниями. Для него уже не существовало настоящего и будущего. Куда реальнее казался мир памяти: липа во дворе отбрасывала резную тень на нежное лицо матери; они с Аспазией, совсем молодые, гуляли рука об руку среди тростников Саламина, в небе тянулся серый гусиный клин, и она внезапно обняла его и поцеловала. Как-то раз они с Протагором, уже не наставником, а просто другом, повстречали на берегу реки Илис, у Калиорского источника симпатичного чудака, который называл себя геометром и членом секты пифагорейцев. Незнакомец чертил палочкой на песке круги и линии. А потом вывел удивительно красивую теорему, прозрачную, как стекло, и точную, как сама истина: тогда Продику впервые явилась красота дерзкой человеческой мысли, смиренной строгими законами логики.

Перед отплытием софист выполнил второе поручение своей подруги: придумал эпитафию для надгробия Сократа. Все утро он старался подобрать слова, которые отразили бы сущность его философии, но тщетно. В памяти софиста Сократ остался живым мертвецом, по ошибке оказавшимся среди людей, ходячей аллегорией истины и добродетели. В конце концов, он выпил цикуту во славу своего учения, и Афины смогли перевести дух.

И Продик заказал в мастерской Фидия надгробную плиту с надписью:

Здесь лежит Сократ. Великий покойник.

В сердце своем софист носил совсем другую эпитафию. Продик повторял ее до конца своих дней:

Здесь лежит Аспазия из Милета, прожившая на свете шестьдесят шесть лет, мудрая, словно Паллада, прекрасная, словно Паллада, та, что многому нас научила, та, которую мы так любили.