Сестры-близнецы, или Суд чести - читать онлайн книгу. Автор: Мария Фагиаш cтр.№ 55

Жизнь в маленьком гарнизонном городке под восточно-прусским небом была во многих отношениях сродни жизни в закрытом лечебном заведении. День за днем люди видели одни и те же серые стены, одни и те же лица, одинаковые дни сменяли друг друга в полной изоляции от внешнего мира.

После разговора о розах, присланных Ранке, Алекса несколько раз пыталась восстановить отношения с Гансом Гюнтером, какие были между ними в первые недели жизни в Алленштайне. Но все напрасно: она как будто натыкалась на ледяную стену. В его поведении по отношению к ней появились язвительные нотки, и это было уже не плохое настроение, это было явное желание ее обидеть. В присутствии посторонних он играл роль заботливого супруга, но наедине с ней был глух и нем. Конечно, после Потсдама Алленштайн казался ему ссылкой, но почему он наказывал именно ее, которая добровольно разделила с ним эту опалу? Это было выше ее понимания. В Потсдаме Алекса тоже была одинока, но там, по крайней мере, она жила в сегодняшнем мире. В Алленштайне все жили во вчерашнем. Она была здесь окружена людьми, которые в основном принадлежали к умершему поколению. С ними у нее не было абсолютно ничего общего. Сама природа была ей чужда, скорее враждебна: бесконечные равнины, покрытые безликим льдом озера, болота, пески и мхи, населенные лисами и волками. Она жила как на каком-то пустынном острове или, что еще хуже, как на айсберге, медленно плывущем неведомо куда.

Дома Алексе тоже было неприютно. И даже если она не всегда была согласна с распоряжениями фрейлейн Буссе и ее манерой вести хозяйство, она не вмешивалась. Отказаться от фрейлейн Буссе было бы слишком трудно. Она не чувствовала себя готовой к непосредственному общению с вежливым, но бесстрастным домашним персоналом. Часто у нее вообще не было желания вставать по утрам, она оставалась в постели и читала. В такие дни Алекса одевалась лишь к обеду.

Однако в доме был человек, который начал наводить на нее страх, заставлявший забывать об ее апатии: драгун Ян Дмовски, денщик Ганса Гюнтера, с самого начала был ей неприятен. Он был полной противоположностью большому доброму медведю Тадеусу в Потсдаме. Дмовски, среднего роста, стройный и жилистый, как цирковой акробат, напоминал уличных мальчишек Мурильо. Его гладкая, бело-матовая кожа, каштановые волосы, узкий прямой нос, маленький, скорее девичий рот совершенно не подходили к фамилии Дмовски. [24] Он всегда пребывал в полной готовности к службе, без малейших признаков подобострастия, но возникающая при этом ухмылочка носила оттенок самолюбования, которую, казалось, кроме Алексы, никто не замечал.

Дмовски чувствовал неприязнь Алексы, но это не мешало ему постоянно путаться у нее под ногами. Он изобретал любые предлоги, чтобы оказаться в комнате, в которой она в тот момент находилась. При этом он занимался всякий раз тем, что входило в обязанности горничной или конюха-садовника. Он неожиданно появлялся перед магазином, где она делала покупки, и брал пакеты. После того как по утрам Ганс Гюнтер уходил на службу, Дмовски был невидим, но она чувствовала: он что-то проделывает где-то в темном коридоре между спальней и ванной комнатой. Когда она потребовала от фрейлейн Буссе, чтобы Дмовски до обеда оставался внизу, на первом этаже, та энергично запротестовала. У нее и так много забот, чтобы поддерживать дом в порядке, а ни у Боны, ни у Светланы нет минуты свободной, чтобы, например, чистить наверху латунные лампы или натирать пол на балюстраде. Дмовски же просто кудесник по части уборки. Разве Алекса не замечает, как наверху все блестит? Единственной уступкой со стороны фрейлейн Буссе было то, что денщик будет оставаться внизу, пока Алекса спит.

Некоторое время все было спокойно, пока Дмовски не перестал придерживаться этого распорядка. Но как-то Алекса проснулась от шума натираемого пола и дверей. При этом он бесцеремонно насвистывал, словно давая понять, что он, мол, здесь, наверху. И так стало продолжаться. Однажды утром она не выдержала, вскочила с кровати и, не надев на сорочку пеньюара, рванула дверь.

— Убирайтесь отсюда! Немедленно! Вам было сказано оставаться внизу! — закричала она. Он уронил длинную метлу, которой как раз убирал паутину с потолка.

— Вы особенно красивы, когда сердитесь, — сказал он нахально. Немецкий с сильным польским акцентом Дмовски никак не соответствовал его цыганскому облику.

— Вы что, не слышали? Убирайтесь! — И она указала ему рукой на лестницу.

Он не тронулся с места.

— Убираться? Так командуют только собаке, а я вовсе не собака. — Он сделал шаг к ней и коснулся лица Алексы, затем его рука скользнула к ее груди, слегка прикрытой ночной сорочкой. Алекса словно окаменела, затем она закричала и ударила его по лицу. Из носа Дмовски полилась кровь, но он все еще ухмылялся.

— Это не очень любезно с вашей стороны, баронесса, — сказал он и промокнул кровь носовым платком. Позднее она вспомнила, что это был тонкий, безупречно белый батистовый платок с вышивкой. Насмешливое выражение все еще не сходило с его лица. — А если я вас ударю?

Она бросилась в спальню и с грохотом захлопнула за собой дверь. Дмовски должен изчезнуть. Она не потерпит его в доме ни одного дня. Ей вообще не следовало мириться с его присутствием, но это не так просто — выгнать кого-то только за то, что тебе не нравится его физиономия.

Алекса оделась и, когда Ганс Гюнтер пришел на обед домой, ожидала мужа в кресле в его кабинете. Как обычно, он спешился перед каретным сараем и отдал лошадь Ержи, конюху. Она слышала, как Дмовски открыл ему дверь.

Ганс Гюнтер вошел в кабинет и был удивлен, увидев там жену, — зайдя в его кабинет, она нарушила неписанный закон. Он заметил, что она нервничает.

— Что-нибудь случилось? — спросил он.

— Убери Дмовски из дома.

Он стоял со скрещенными руками, нахмурив брови.

— Убрать из дома?

Она встала и подошла к нему.

— Он… он… вел себя так нагло, что я не могу его больше терпеть в доме. — И тут Алекса почувствовала в нем такую неприязнь, что просто растерялась.

— И что же он такого сделал, позволь узнать?

— Он… во-первых, ему совершенно нечего делать здесь, наверху. Я распорядилась, чтобы он до обеда оставался внизу.

— Так, значит, он был наверху. И что же в этом такого наглого?

— Я сказала, что он должен спуститься вниз, но он отказался, и я дала ему пощечину.

— Ты дала ему пощечину? Да ты на самом деле сошла с ума?

— Я же сказала, он действительно потерял всякий стыд. Когда я приказала ему спуститься вниз, он меня…

— Что он тебя?

— Он меня… лапал.

— И ты его ударила за то, что он тебя… потрогал? Что, это на самом деле так плохо?

Она повысила голос:

— Да, он трогал мою грудь.