— Погоди ты со своими мемуарами, Казанова! —
Вожатый, похоже, нашел подходящее стихотворение. — Вот про пионеров.
Слушай:
Третий класс посеял мак,
Не на клумбе, просто так…
Прибежал третий класс
К Анне Алексеевне.
Все кричат: поздравьте нас,
Мы цветы посеяли…
Сеяли как надо, а не где попало…
Вожатый прервал чтение и уставился на воспитателя. Тот тоже
не остался равнодушным к услышанному.
— Что за шняга? Это ж статья голимая! У нас один джус
за это чалился. Посеял мак на даче, а ему ласты закрутили… Три года схлопотал.
Кончай мне по ушам ездить!
— Да на, сам почитай! — Кольцов вернул книгу
коллеге.
Тот перечитал про себя стихотворение, растерянно похлопал
здоровым глазом. После перевернул страницу и вслух, но без выражения
продекламировал следующий стишок:
И в четвертый класс, и в пятый
Приходил на сбор вожатый.
Он ребятам показал
План на следующий квартал.
— Что ж, — сказал директор школы,—
План толковый и веселый!
В январе костер на льду,
Я же сам туда пойду…
Виктор Сергеевич замолчал, потом еще раз перечитал
стих — не померещилось ли?
— Она чего, ширялась? Или траву курила?
— Кто?
— Кто-кто — Агния в пальто! Чего у нее за движуха
наркотская? План толковый и веселый, мак… Про герыч,
[24]
случайно, нет? Или кокс?
— Может, и есть, — неуверенно ответил озадаченный
вожатый. От стихов и вправду попахивало психоделией. А ведь в детстве
читали — и ничего! Даже нравилось, наизусть учили…
— И они на этом шнурков… то есть детишек воспитывают?..
Да хозяйка нас за такие стишки в карцер запрет! — Сумрак швырнул книгу на
раскладушку. — Где эта бритоголовая, как ее… Ленка. Пусть сама сочиняет,
раз такое советует!
Но найти Леночку не удалось, она исчезла с борта яхты в
неизвестном направлении, оставив вожатого и воспитателя на растерзание детям. А
еще предстояло придумать название отряда.
— Может, «Бедой» яхту назовем? — предложил
Кольцов.
— Почему «Бедой»?
— Ну, как в мультике одном. По-моему, вполне
соответствует.
— Не, фуфлыжно… Лучше «Муркой». Яхта «Мурка».
— Сейчас… «Мурка». Скажи еще «Гоп-стоп».
— Тоже, кстати, ничего.
Мимо, по веранде, с дикими воплями пронесся табун. Детишки
играли в робокопов.
— Дикари натуральные, — воспитатель с устатку
прилег на раскладушку, — не увернешься — затопчут, аки кони.
— А чего? Хорошее название. Дикари. Все эти
«Буревестники», «Романтики», «Алые паруса» — полная шняга, как ты
говоришь. А «Дикари» — самое то. И по форме, и по содержанию. И главное, не
заезжено. Девиз придумаем, речевку тоже.
— А гимн?
— Будет вам и ксива, будет и свисток… А что это вы,
товарищ воспитатель, разлеглись, в натуре? Идите детей воспитывайте, чтобы не
выросли такими, как вы. Слыхал, что начальница сказала? У них переходный
возраст. Что заложим, то и получим.
— Пускай сами воспитываются. А у меня тихий час.
Тихий час затянулся на три. Кольцов тоже решил отдохнуть, но
не в вонючей каморке, а на свежем воздухе. Прилег на травку рядом с домиком,
придумывая речевку, и нечаянно выключился. Проснулся он от того, что кто-то
нежно тряс его за плечо.
— Евгений Дмитриевич… Евгений Дмитриевич!
Кольцов вздрогнул, открыв глаза. Перед ним на корточках
сидела Леночка Бичкина. По угристому лицу гуляла паника. Словно в лагере
объявили воздушную тревогу.
— Что случилось?!
— Виктора Сергеевича пришили!
Бывший оперуполномоченный, услышав знакомое слово, мгновенно
вскочил на ноги.
— Кто?!! Где?!!
— Не знаю… Там, в вашей комнате!
Не дослушав Леночку, вожатый бросился на борт яхты. Мысли,
посетившие его в тот момент, не поддаются логическому анализу. Сплошная овсянка
и винегрет. «Кто, зачем? „Глухарь“! Менты приедут, колоть будут! В зону снова
отправят. Линять надо — в тайгу, к ежикам…» И в таком же духе. Хорошо,
домик был рядом. Иначе случилось бы страшное. Перемкнуло бы, пока добежал.
Леночка ничего не напутала. Виктор Сергеевич действительно
оказался пришит. В прямом смысле этого слова. Нитками. Суровыми.
Крепко-накрепко. К матрасу. За тельняшку, шорты и даже носки. Лицо педагога
снова не поддавалось никакому словесному описанию. Комикс «Человек-мудак—II».
— Ну, шкеты! Пришили, мать-перемать! Я думал, меня
паралич скрутил! Чего стоишь?! Помоги…
Самостоятельно выбраться из западни воспитатель был не в
состоянии — пришили его грамотно, большими стежками, даже с раскладушки не
встать. И нитки порвать невозможно.
Кольцов перевел дух. Потом загоготал. Сам же учил напарника,
что такое пришить.
— С прописочкой вас, Виктор Сергеевич! Отлично
смотришься… Кто это тебя так?
— Ну не сам же, — положенец попытался вырваться,
но безуспешно. — Эти, дикари… Убью чертей!..
Конечно, переживать было из-за чего. Над крайне уважаемым в
блатном мире человеком надругались самым страшным и циничным образом. А если б
его сейчас увидела братва или тот же Паша Клык? Все, конец карьере… Лучше бы
действительно пришили, в смысле — заточку загнали. А теперь на нем позор
несмываемый. Слухи по всей стране поползут и Интернету.
Кольцов вытащил из тумбочки бритву и кое-как надрезал нитку,
потом оторвал одежду коллеги от матраса руками. Разъяренный воспитатель пулей
вскочил с раскладушки, влез в кеды и со словами «Убью, заморыши!» сделал шаг к
дверям. Но тут же с диким матом рухнул обратно.
— Что такое?! — испугался Евгений Дмитриевич.
Виктор Сергеевич, морщась от боли и продолжая материться,
осторожно стянул кеды.
Ступни напоминали подушечки для иголок. Только вместо иголок
их украшали канцелярские кнопки максимально существующего размера. Много
кнопок. Как на доске объявлений.
— Остроумно, — подметил вожатый. — Больно,
наверное?
— Что ж они творят, падлы? — чуть не плача,
положенец принялся вынимать кнопки. — Даже цирики в карцере так не
беспредельничали. Садисты натуральные, мать-перемать…