Когда Маарет стала царицей вампиров, она была слепой, потому
что глаза ей вырвали. Она отбирала глаза у своих жертв и пользовалась ими до
тех пор, пока они не утрачивали способность видеть. А это рано или поздно
неизбежно происходило, и даже ее древняя вампирская кровь не могла остановить
процесс. Ужасно было видеть эту словно изваянную из мрамора царственную женщину
с кровоточащими глазницами. А почему бы ей не свернуть шею какому-нибудь
новообращенному вампиру и не позаимствовать его – или ее – глаза? Странно, что
никогда прежде эта мысль не приходила мне в голову. Что ей мешает? Нежелание
причинять вред себе подобным? Или сознание, что и это не поможет? Так или
иначе, у нее были свои принципы, не менее твердые, чем она сама. Эта женщина
помнила те времена, когда на свете не было еще ни Моисея, ни законов Хаммурапи,
и только фараоны проходили Долиной мертвых.
– Лестат! – Голос Дэвида вернул меня к
действи–тельности. – Возьми себя в руки. Ты должен объяснить мне, в чем
все-таки дело. Я еще никогда не видел тебя таким испуганным. И уж тем более ты
сам в этом не признавался. А теперь ты заявляешь, что боишься. Забудь на время
обо мне. Забудь о своей жертве и его дочери. В чем дело, дружище? Скажи, кто
тебя преследует?
– Сначала я хочу задать тебе еще несколько вопросов.
– Нет. Расскажи, что случилось. Тебе действительно грозит
опасность? Или это не более чем предположение? Ты позвал меня, попросил
приехать. Это была мольба о помощи.
– Это Арман так сказал? «Мольба о помощи» – его слова?
Ненавижу Армана!
Дэвид в ответ лишь улыбнулся и сделал нетерпеливый жест
обеими руками
– Нет у тебя никакой ненависти к Арману. И ты это прекрасно
знаешь.
– Спорим?
Он бросил на меня суровый, осуждающий взгляд. Наверное, так
смотрит учитель в английской школе на провинившегося мальчишку.
– Хорошо, – согласился я. – Сейчас расскажу. Но
сначала хочу напомнить тебе кое о чем. Речь пойдет о нашем разговоре. Ты тогда
был еще смертным джентльменом, и мы беседовали в последний раз в твоем поместье
в Котсуолде.
– Да, я помню, – перебил меня Дэвид. – Это бы–ло
перед тем, как ты ушел в пустыню.
– Нет, после. Когда мы убедились в том, что мне не удастся
умереть так легко, как я надеялся. Когда я вернулся обгоревший. Ты ухаживал за
мной. А потом стал рассказывать о себе, о своей жизни. Помнишь, ты упомянул об
одном эпизоде, о том, что произошло с тобой еще до войны в одном из парижских
кафе? Вспомнил? Теперь понимаешь, о чем я говорю?
– Да. Я рассказал тебе, что в молодости мне явилось видение.
Во всяком случае, так я думал.
– Вот-вот. Мы тогда предположили, что, возможно, в реальной
материи образовалась некая временная дыра, и это позволило тебе увидеть то,
чего ты не должен был видеть.
Дэвид улыбнулся.
– Это было твое предположение. Я помню его дословно: «…в
реальной материи – в той, из которой состоит весь окружающий мир, –
образовалась небольшая прореха…» Но ты считал это чистой воды слу–чайностью. Я
же думал тогда и уверен сейчас в том, что это видение было послано мне
преднамеренно. Однако с тех пор прошло уже полвека, и моя память не отчетливо
сохранила подробности событий.
– Ничего удивительного. Теперь, став вампиром, ты будешь с
полной ясностью помнить все, что с тобой произойдет, но детали смертного
существования забудутся очень быстро. Особенно это касается ощущений. В скором
времени тебе придется ловить в памяти лишь их отголоски – каков, например, вкус
вина…
Дэвид жестом попросил меня замолчать. Ему было неприятно это
слышать. Но я совсем не хотел его расстраивать.
Взяв в руки стакан, я вдохнул аромат налитого в него
напитка. Что-то с добавлением пряностей. Кажется, это называется рождественским
пуншем. Я поставил стакан на место. Мои руки и лицо по-прежнему оставались
темными – последствия пребывания в пустыне и попытки предстать перед ликом
солнца. Забавно, но сейчас это помогало мне сойти за смертного. Однако
обожженные руки стали более чувстви–тельными к теплу.
Тепло… Меня охватило блаженство. Иногда мне кажется, что я
способен буквально из всего извлекать выгоду и что такого сенсуалиста, как я,
способного умереть со смеху при виде рисунка на ковре в холле, просто
невозможно обвести вокруг пальца.
Я вновь поймал на себе взгляд Дэвида.
Похоже, он сумел взять себя в руки. А быть может,
действительно простил – в тысячный, наверное, раз! – меня за то, что я
перенес в тело вампира его бессмертную душу, не спросив на это Дэвидова
согласия, а фактически даже вопреки его воле.
Как бы то ни было, сейчас он смотрел на меня едва ли не с
любовью, словно понимал, что я нуждаюсь в такой поддержке.
Я действительно в ней нуждался и принял ее с благодарностью.
– В парижском кафе ты стал свидетелем беседы между двумя
существами, – вернулся я к воспоминаниям о давнем видении Дэвида. –
Ты был молод. И постепенно ты осознал, что этих существ рядом с тобой – в
материальном воплощении – на самом деле не было и что язык, на котором они
говорили, тебе совершенно незнаком и тем не менее ты понимаешь каждое сказанное
ими слово.
– Все правильно, – кивнул он. – И выглядело все
это как спор между Богом и дьяволом.
Теперь настала моя очередь согласно кивнуть.
– Да. И когда я в прошлом году оставлял тебя в джунглях, ты
сказал, что у меня нет оснований для беспокойства, обещал, что не станешь
углубляться в дебри религиозных учений, дабы вновь встретить Бога и дьявола в
парижском кафе. Ты заявил, что потратил на такого рода поиски всю свою смертную
жизнь, проведенную в Таламаске, и что теперь тебя интересуют иные вопросы.
– Все правильно. Видение вспоминается мне сейчас гораздо
менее отчетливо, чем в момент того нашего разговора. Однако я его не забыл. И
по-прежнему уверен, что действительно видел и слышал тогда нечто такое, что мне
никогда не дано будет постичь.
– Значит, ты, как и обещал, оставляешь Бога и дьявола
Таламаске?
– Таламаске я оставляю дьявола, – ответил Дэвид. –
Не думаю, что орден медиумов и экстрасенсов когда-либо интересовался Богом.
Мне оставалось с ним только согласиться. Мы оба не выпускали
из виду деятельность этого уважаемого ордена, однако из всех его членов лишь
одному была известна истинная судьба Дэвида Тальбота – бывшему Верховному главе
Таламаски по имени Эрон Дайтнер. К сожалению, его уже нет в живых. Смерть
единственного человека, который знал о нем правду, потрясла Дэвида и повергла в
печаль. Мало того, Лайтнер был его единственным смертным другом, таким же
понимающим, каким сам Дэвид был для меня.