Присутствия Доры или кого-либо другого я не ощущал.
Слышались шорохи крыс, насекомых, какого-то животного чуть крупнее крысы –
возможно, енота, нашедшего себе пропитание на чердаке. Чуть позже я
почувствовал, что здесь обитают духи природы, как называл их Дэвид, хотя я
предпочитал называть их полтергейстами.
Я остановился, закрыл глаза и прислушался. Казалось, сама
тишина посылает мне неясные импульсы, некие смутные образы, но настолько
слабые, что они не способны были затронуть ни мое сердце, ни мой разум. Да, я
понимал, что где-то здесь бродят призраки... но я не ощущал никакого
бесплотного возбуждения, никаких отголосков трагических событий или проявлений
несправедливости... Напротив, окружающая атмосфера была словно насыщена
душевным покоем и твердостью веры.
Здание оставалось неподвластным времени.
Мне казалось, что оно радовалось возвращению того облика,
какой имело в девятнадцатом столетии; даже обнаженные тяжелые балки потолков,
которые на самом деле изначально не предназначались для всеобщего обозрения,
выглядели великолепно: очищенное от штукатурки потемневшее дерево было ровным и
гладким, ибо плотники той эпохи обращались с ним бережно и работали на совесть.
Лестница тоже сохранилась в первозданном виде. Здесь, в Новом Орлеане, мне
довелось пользоваться не менее чем тысячью ей подобных. В этом здании их было
как минимум пять. Мне был знаком каждый поворот, каждая ступенька, исхоженная
неисчислимым множеством детских ножек, знакомо шелковистое ощущение гладких, отполированных
за столетие перил. Я видел тысячи таких площадок: расположенные точно против
середины наружного окна – независимо от его формы и размера, – они словно
рассекали надвое потоки струящегося в это окно уличного света.
Дойдя до второго этажа, я оказался перед входом в часовню.
Снаружи она не показалась мне такой просторной, какой была в действительности.
Фактически часовня по своим размерам не уступала многим
церквам, в которых мне пришлось побывать за свою жизнь. В центральном нефе по
обе стороны от прохода ровными шеренгами стояли скамьи – не менее чем по
двадцать в каждом ряду. Сводчатый потолок украшала великолепная лепнина.
Старинные медальоны по-прежнему прочно удерживались на своих местах. Когда-то
оттуда, несомненно, свисали керосиновые лампы. Витражи в окнах прекрасно
сохранились и сейчас, на фоне света уличных фонарей было отчетливо видно, с
каким мастерством и любовью выполнены их рисунки, правда без человеческих
фигур. В нижней части каждого окна красивыми буквами были выведены имена небесных
покровителей. Алтарь освещался только свечами, укрепленными на подставке перед
гипсовой статуей Царицы Небесной – Святой Девы Марии с изысканно украшенной
короной на голове.
Судя по всему, часовня сохранилась в том виде, в каком ее
оставили сестры-монахини, когда здание продали. Уцелел даже сосуд со святой
водой. Однако его не держал в своих руках гигантский ангел – сосуд представлял
собой простой формы мраморную чашу на небольшом постаменте.
При входе в часовню я обратил внимание на хоры над головой,
и меня поразила скромность и в то же время гармоничная величавость их
архитектурного решения. Интересно, каково это – жить в доме с собственной
часовней? Две сотни лет назад и я преклонял колени в личной часовне моего отца.
Но в нашем замке это была всего лишь крохотная комната с каменными стенами. А
здесь передо мной простиралось огромное помещение, оснащенное даже старинными
электрическими вентиляторами в виде колеблющихся вееров, которые
предназначались для охлаждения воздуха в периоды летнего зноя. И тем не менее
оно не в меньшей степени казалось проникнутым искренностью веры, чем скромная
отцовская часовня.
Эта часовня поистине достойна быть королевской, подумалось
мне, и вдруг сам монастырь перестал восприниматься как обыкновенное культовое
сооружение и превратился в моем воображении в величественный дворец. Мне
представилось, что я сам поселился в нем, но следую не тому образу жизни, какой
одобрила бы Дора, а тому, какой всегда привлекал меня самого, то есть купаюсь в
роскоши и каждый день прохожу по отполированным до сияющего блеска полам в
великолепно убранное святилище, чтобы прочесть свои молитвы.
О, я просто влюбился в этот монастырь! Он воспламенил мой
разум. Подумать только! Купить такое здание в тихом квартале большого
современного города и обустроить в нем свое жилище, величественное, роскошное и
безопасное! Я вдруг позавидовал Доре... Нет, вернее будет сказать, что мое
уважение к ней многократно возросло.
В Европе очень многие живут в таких многоэтажных особняках с
ухоженными внутренними двориками, огражденными боковыми крыльями строений. В
Париже, например, немало подобных домов. Но в Америке возможность поселиться в
столь великолепном месте приобретает особую привлекательность.
Однако Дора мечтала совсем о другом. Она хотела обучать
здесь женщин, делать из них искусных проповедниц, способных нести людям Слово
Божие с не меньшим пылом и такой же самоотверженностью, как делали это святой
Франциск или Бонавентура.
Что ж, если смерть Роджера внезапно и навсегда разрушит ее
веру, Дора сможет жить здесь с поистине королевской пышностью.
Каким образом я могу повлиять на Дору – хватит ли у меня
сил? Соответствует ли это ее желаниям, если я все же каким-то образом смогу
убедить ее в необходимости принять огромное наследство и превратиться в
принцессу, живущую в этом дворце? Станет ли она счастливым созданием, спасенным
от нищеты и горя, в которые столь часто и с легкостью ввергает людей религия?
Сама по себе идея в целом неплоха. Игра стоит свеч. Ах, как
это свойственно мне: мечтать о рае на земле, рисуя в своем воображении картины
роскоши, оснащенной к тому же всеми благами цивилизации!
Ужасно, Лестат! Стыдно!
Кто я такой, чтобы лелеять в душе подобные мысли? А что? Мы
могли бы жить здесь, например, как Красавица и Чудовище. Дора и я. Я громко
рассмеялся. По спине вдруг пошел холодок, однако шагов я не слышал.
Я вновь оказался в полном одиночестве и настороженно
прислушался.
– Попробуй только осмелиться приблизиться ко мне
сейчас, – прошептал я, обращаясь к своему преследователю, хотя знал, что
его нет рядом. – Я здесь, в часовне! И я в абсолютной безопасности. Не в
меньшей, чем если бы стоял сейчас посреди собора».
Интересно... А что, если преследователь сейчас смеется надо
мной: «Лестат, все это не более чем плод твоего воображения!»
Не важно. Сейчас я пройду по мраморному полу придела к
ограждению, возле которого прихожане когда-то приобщались святых тайн, –
надо же, оно сохранилось практически в первозданном виде! – обращусь
взглядом к алтарю и не стану больше ни о чем думать.
Настойчивый голос Роджера по-прежнему звучал в моих ушах. Я
не забыл его просьбу. Но ведь я уже успел полюбить Дору, не так ли? Я пришел
сюда. И я непременно сделаю что-нибудь. Но не следует спешить, мне необходимо
время.