– Так сделай его необыкновенным! – Габриэль уже
проявляла явное нетерпение. – Если ты – зло, то скажи мне, как сластолюбие
и разврат могут быть твоими врагами? Разве не подстерегают на каждом шагу
человечество искушения мирские, плотские и сатанинские?
Он покачал головой, словно желая сказать, что его это мало
волнует.
– Тебя больше волнует духовность, чем зло? –
спросил я, пристально глядя ему в глаза.
– Да, – не задумываясь ответил он.
– Но разве ты не знаешь, что духовным и возвышенным
может быть даже цвет вина в бокале? – продолжал я. – Выражение лица,
звуки скрипки… С таким же успехом духовным может быть и парижский театр. Ведь
все в нем создается теми, кто обладает духовностью и через нее воспринимает
видения и образы, которые затем воспроизводит на сцене.
Что-то в нем дрогнуло, но он тут же взял себя в руки.
– Силой своей чувственности ты должен обольщать,
соблазнять публику, – вновь заговорила Габриэль. – Во имя Бога и во
имя дьявола пользуйся всеми возможностями театра так, как сочтешь нужным.
– Разве не были духовными творения твоего
Мастера? – спросил я. При мысли о нем и его картинах по телу моему
разлилось тепло. – Мог ли кто-либо, глядя на великие произведения того
времени, сказать, что они лишены духовности?
– Я и сам задавал себе этот вопрос, – отозвался
Арман, – множество раз. Чего в них было больше – духовного или плотского?
Становился ли ангел, изображенный на картине, чем-то материальным, или,
напротив, трансформировалась материя?
– Независимо от того, что с тобой сделали впоследствии,
ты никогда не сомневался в величайшей ценности его работ, – сказал
я. – Я уверен в этом. Материальное и в самом деле трансформировалось. Его
материальные творения переставали быть просто живописью, они становились магией,
точно так же как во время убийства кровь перестает быть просто кровью и
становится самой жизнью.
Взгляд его затуманился, но я не уловил каких-либо исходящих
от него образов. Какой бы дорогой ни возвращался он в прошлое, он шел по этому
пути в полном одиночестве.
– В театре, как и в живописи, – говорила
Габриэль, – духовное и плотское существуют рядом. Все мы по натуре
склонные к чувствительности демоны. Вот что следует тебе понять и что послужит
тебе ключом к дальнейшей жизни.
Он на мгновение прикрыл глаза, словно желая скрыть от нас
свои чувства.
– Иди к ним и вслушайся в музыку, которую исполняет
Ники, – убеждала Габриэль. – Твори вместе с ними в Театре вампиров.
Ты должен уйти от того, что разрушало тебя, к тому, что заставит тебя
испытывать удовлетворение. В противном случае у тебя не останется никакой
надежды.
Не знаю, стоило ли ей говорить с ним так резко и откровенно.
Однако он вдруг кивнул головой, и губы его сжались в горькой
усмешке.
– Важно только понять вот что, – тихо продолжала
она, – ты всегда бросаешься в крайности.
Он смотрел на нее непонимающим взглядом. Возможно, до него
просто не доходил смысл ее последних слов. Мне же показалось, что она чересчур
жестоко поступает с ним, говоря столь горькую правду. Он, однако, ничего не
возразил. Лишь его лицо стало вдруг задумчивым и гладким, как у ребенка.
Он долго сидел, молча глядя на огонь, потом заговорил снова:
– Но зачем вам вообще уезжать? У вас теперь не осталось
здесь врагов. Никто не собирается воевать с вами и изгонять вас отсюда. Почему
вы не можете управлять этим маленьким обществом вместе со мной?
Означали ли его слова, что он согласен присоединиться к
остальным и стать членом маленькой труппы театра на бульваре?
Он больше не спорил со мной. Только спрашивал, почему я не
могу создать эту… как я назвал ее?.. имитацию жизни там же, на бульваре, если
уж мне это так необходимо.
Однако, задавая этот вопрос, он едва ли рассчитывал получить
мое согласие. Он отлично знал, что я не в состоянии видеть этот театр, не в
силах видеть Никола. Даже сама идея исходила не от меня, предложение было
сделано ему Габриэль. Он понимал и то, что настаивать и уговаривать нас уже
поздно и бесполезно.
– Мы не можем жить среди нам подобных, Арман, – в
конце концов ответила за меня Габриэль.
Это был наиболее правдивый и точный ответ, подумал я,
удивляясь тому, что сам не осмелился высказать его вслух.
– Путь Дьявола – вот что нам нужно, – сказала
Габриэль. – И нам вполне достаточно друг друга. Возможно, когда-нибудь,
через много-много лет, после того как мы побываем во множестве мест и увидим
тысячи вещей, мы возвратимся сюда. И тогда соберемся вместе и побеседуем так
же, как этой ночью.
Казалось, он отнесся к ее словам довольно спокойно, однако
узнать, о чем он думает, было теперь невозможно.
Мы долго сидели молча. Не знаю, сколько времени мы провели в
полной тишине.
Я старался не думать больше ни о Мариусе, ни о Ники. У меня
уже не было ощущения грозящей мне опасности, но я испытывал страх перед близкой
разлукой, которая, я был уверен, будет горькой и печальной. К тому же меня
мучила вина за то, что, получив в подарок от этого юноши удивительную повесть
его жизни, я слишком мало смог дать ему взамен.
Тягостное молчание прервала наконец Габриэль. Она поднялась
со своего места и подошла к скамье, на которой он сидел.
– Арман, мы уезжаем. Если это будет зависеть от меня,
то уже завтра к полуночи мы будем очень далеко от Парижа.
Он смотрел на нее спокойно и обреченно. Понять, какое
решение он в конце концов принял, было невозможно.
– Даже если ты не захочешь присоединиться к остальным в
театре, прими от нас хотя бы то немногое, что мы в состоянии тебе дать. У моего
сына достаточно денег, чтобы облегчить тебе вступление в этот совершенно новый
для тебя мир.
– Ты можешь жить в башне, сделать ее своим
убежищем, – добавил я. – Пользуйся ею столько, сколько сам захочешь.
Магнус считал, что это вполне безопасное место.
После минутного размышления он кивнул с угрюмой вежливостью,
но не произнес ни слова.
– Позволь Лестату дать тебе достаточно золота, чтобы ты
мог жить как настоящий джентльмен, – продолжала Габриэль. – Все, что
мы попросим у тебя взамен, это оставить в покое бывших членов твоего общества,
если ты не захочешь вновь стать их предводителем.
Он вновь пристально посмотрел на огонь, и его спокойное лицо
стало невероятно красивым. Потом молча кивнул. Но этот жест означал лишь то,
что он слышал обращенные к нему слова, но отнюдь не значил обещание чего-либо.