Письма из Лондона - читать онлайн книгу. Автор: Джулиан Барнс cтр.№ 20

Летом 1989 года Внутриконсервативная фракция реформ предрекла: «Все это приведет к катастрофе. Избирательный налог справедлив исключительно в том смысле, в котором справедлива была «черная смерть». Они не ошиблись: этот налог незамедлительно спровоцировал катастрофу. С очень простыми идеями есть одна проблема — что в них не так, очень быстро становится очевидным даже самому недалекому противнику. В данном случае каждый был в состоянии понять, что подразумевал этот налог: что два дворника, ютящихся в комнатушке на самой паршивой окраине района Вестминстер [42] , будут платить столько же, сколько миллионер и его недурно зарабатывающая благоверная, проживающие на Даунинг-стрит, 10. Граф, сидящий за стенами замка (или Тарзан за своими воротами с монограммой), сэкономит несколько сотен или тысяч фунтов; заплатить за это придется теснящимся под одной крышей сельхозрабочим и их семьям. Миссис Тэтчер любит читать своим противникам снисходительные проповеди на экономические темы, и ее излюбленная, наиболее часто повторяемая фраза звучит следующим образом: «Вы не сделаете бедного богаче за счет того, что сделаете богатого беднее». Здесь, однако, был самый яркий из возможных примеров того, как богач становится богаче, а бедняк (и человек со средними доходами) — одновременно и в силу того же процесса — беднее.

За первый год со дня введения этого налога в Шотландии остались недобранными £158 миллионов, или 16,3 процента от ожидаемых поступлений. На следующий год дела пошли еще хуже: к сентябрю 1990 года, то есть практически в середине фискального года, по-прежнему были не заплачены £769 миллионов, или 73 процента. Попытки арестовывать счета и зарплаты оказались в значительной степени неудачными; в Стратклайде пришлось выписывать 500000 ордеров. Многие отказывались платить налог за второй год, протестуя против субсидирования тех, кто еще не заплатил за первый. В Англии и Уэльсе негодование по поводу избирательного налога было не менее бурным. 31 марта произошел самый большой бунт из тех, что за многие десятилетия видел центр Лондона: ожесточенный бой на Трафальгарской площади, сожженные автомобили на Сент-Мартинз-лейн, мародерство на Чаринг-Кросс-роуд. Триста тридцать девять человек задержаны, ста сорока четырем понадобилась медицинская помощь. Вина за нападение на мирную демонстрацию была возложена на троцкистские и анархистские группы; но даже если это и правда, сам по себе протест был массовым, в нем участвовали 200 000 человек.

Негодовали все политические группировки — как из-за сути налога, так и из-за халатного безрассудства, с которым он был реализован. Правительство просчитало, что в масштабе страны средняя сумма районного налога составит £278 (в отличие от среднего прошлогоднего уровня в £274); как выяснилось, он составил £370. Также правительству не удалось возложить вину на те самые «высокозатратные» лейбористские муниципальные советы; налог, введенный тори, ударил по консервативным графствам. Согласно прогнозам правительства, норматив налогообложения, к примеру, в Челмсфорде и Дувре должен был составить £181 и £150; нормативы, установленные этими консервативными муниципалитетами, равнялись соответственно, £397 и £298. В Западном Оксфордшире восемнадцать муниципальных советников, члены консервативной партии, подали в коллективную отставку в знак протеста против районного налога; когда лидер этой группы выставил свою кандидатуру на перевыборах в качестве независимого, он разгромил официального кандидата-тори с преимуществом четыре к одному.

Дрязги и кляузы тянулись целый год, пока неповоротливый бюрократический аппарат старался провести в жизнь вызывающий отторжение налог. Особенно чудовищно выглядели повестки, приходившие недавно умершим — суммы - то были рассчитаны подушно, а не в зависимости от стоимости имущества. Группа солдат в Солсбери-плэйн попыталась отказаться от уплаты налога на том основании, что они не пользовались муниципальными службами: магистраты [43] приказали 389 из них заплатить. На острове Уайт массовые вызовы в суд отправили 4000 неплательщикам; история превратилась в фарс, поскольку повестки разослали почтой второго класса, в силу чего у людей не осталось времени, чтобы заплатить. В Восточном Лондоне, в районе Тауэр-Хамлетс, возглавляемый либерал-демократом муниципальный совет пригрозил прекратить вывоз мусора у тех, кто не смог раскошелиться. В прочих местах бейлифы [44] не справлялись с работой. «Не могу — значит не буду платить» — так звучал лозунг протестующих. К концу октября, через шесть месяцев после введения налога, каждый седьмой из 36 миллионов плательщиков избирательного налога в Англии не выложил ни гроша; двадцать пять процентов лондонцев отказались от сотрудничества; в лондонском административном районе Харингей уровень неплатежей составил 42 процента. Невозможно было даже сослаться на то, что процесс взимания налога был организован предпочтительнее, чем раньше: собрать его стоило £12 с человека, тогда как при коммунальном налоге — £5.

Самым знаменитым тори, боровшимся против избирательного налога — или по меньшей мере против того, каким образом он собирался, — был Майкл Хезлтайн. В своей майской статье в The Times он напрямую, пусть даже и ради красного словца, связал этот налог с шансами тори на предстоящих выборах. «Во многих колеблющихся избирательных округах, от которых зависит победа и срок пребывания у власти, коммунальный налог воспринимается как нарушение того пакта о взаимном доверии, который негласно существует со времен Дизраэли и на котором зиждется власть тори» — что переводится как «Полегче с квалифицированными рабочими, иначе мы в пролете, приятель». Три главных его предложения звучали следующим образом: местные органы власти должны сами определять, какой бюджетный норматив они назначат, но что если они превысили правительственный расчет на определенный процент, то должны быть проведены новые местные выборы, чтобы дать бюджету подлинную легитимность; что налоговые обязательства, наносящие политический ущерб — со студентов, обучающегося медперсонала, пожилых людей, прикованных к постели, и инвалидов, — должны быть списаны; и что состоятельные члены общины должны платить больше. На несуразном канцелярите этот последний, не-тэтчерианский проект называется «вертикалированием общества согласно достатку».

Таким образом, первый раунд выборов лидера — бой Тарзана и Железной Леди один на один — имел в качестве подоплеки Европу, подушный налог, шансы Консервативной партии на четвертую подряд победу во всеобщих выборах, точку зрения, что премьер-министру следует должным образом советоваться с кабинетом министров, и мнение, что миссис Тэтчер пребывает в состоянии глубокой невменяемости и затыкает дамской сумочкой рот всякому, кто пискнет против нее хоть слово. Кампания длилась меньше недели, но в ней было достаточно мерзостей, чтобы порадовать самых кровожадных вампиров из Оппозиции. Естественной тактикой для действующего премьер-министра было бы невозмутимо функционировать в обычном режиме, демонстрируя компетентность и уверенность в себе — пока нахальный недотыкомка-противник из кожи вон лезет, лишь бы привлечь к себе внимание публики. В действительности имело место противоположное — явный знак тревоги в тэтчеровском лагере. Верно, премьер-министр за пару дней до голосования отбыла в Париж, чтобы присутствовать там на конференции по безопасности и сотрудничеству в Европе — но все опрометчивые обвинения исходили именно от нее. Курьезным образом все они крутились вокруг того, что мистер Хезлтайн, самый богатый человек в Палате общин, скакнувший из мальчиков на побегушках в аристократы-землевладельцы, ярый поборник приватизации, был — втайне, глубоко под этими его сомнительными белокурыми локонами — кем-то вроде криптосоциалиста. Пока миссис Тэтчер обрушивалась на Хезлтайна из Парижа, дома ее команда мобилизовала двоих ее любимых тонтон-макут — Нормана Теббита и неизбежного Николаса Ридли, чтобы те надавили и приструнили бывшего своего коллегу по кабинету. Ирония заключалась в том, что Ридли теперь рассматривали как официального тэтчеровского представителя по вопросам Европы — хотя на этот раз ему удавалось избегать комментариев о немецком хамье и парижских пуделях. Главные прегрешения, приписываемые Хезлтайну, состояли в том, что в экономической политике он будет «интервенционистом» и «корпоративистом», тогда как в вопросе о Европе — «федералистом». Вся эта политическая тарабарщина была слишком мудреной для того, чтобы сработать как добротный удар-по-яйцам, но худо-бедно позволяла воспринимать Хезлтайна на достаточно высоком — чтобы не сказать премьер-министерском — уровне. Когда миссис Тэтчер обвинила его в том, что он состоит исключительно из «личных амбиций и затаенной злобы», тот смог позволить себе снисходительную улыбку — тогда как всем прочим осталось только гадать, что такое «безличные амбиции», от которых, надо полагать, страдала сама миссис Тэтчер, когда в 1975-м свергла тогдашнего лидера тори Эдварда Хита.