Демон воздуха - читать онлайн книгу. Автор: Саймон Ливек cтр.№ 52

Как наяву я ощутил боль от прокалывания ушных мочек острыми шипами; я помнил, как сочилась оттуда кровь, стекая по плечам и рукам.

— А потом все бегут к озеру. Ночью вода там просто ледяная, но прыгают в нее все — от мала до велика. Все кричат и барахтаются там — многие утверждают: это для того, чтобы привлечь внимание богов или отпугнуть водяное чудище, — но на самом деле я полагаю, что люди просто пытаются согреться. Позже все сидят в Доме Жрецов, дрожа от холода, до самого полудня. Нет, поспать ты, конечно, можешь, этого никто не запрещает, только уснуть тебе не дает холод и голод, и ты ждешь, когда можно будет поесть. Пищу ты получишь в полдень — немного маисовых лепешек с томатным соусом. И это тоже является частью испытания. Ты жадно запихиваешь их себе в рот дрожащими руками и после этого мечтаешь только уснуть.

— В каком, оказывается, долгу мы перед нашими жрецами, — сказала Лилия. По лицу ее при этом блуждало мечтательное выражение.

— Да ты еще и половины всего не знаешь! В полдень ты идешь не спать, а работать. Например, тебя посылают к Ситлальтепек собирать стебли тростника.

— По-моему, я слышала что-то об этом. Это когда жрецы нападают на прохожих?

— Да, на обратном пути. Если те настолько глупы, что сошли с дороги. Да и что тут удивительного? Шайка полуголодных измученных жрецов, претерпевших чудовищные мучения ради спасения какого-то там урожая, встречает на своем пути неблагодарного откормленного ублюдка, искренне считающего, что его маис и бобы растут сами по себе. Конечно, жрецы ограбят его!

Мои речи звучали так пылко, что я сам был потрясен. Лилию рассказ возбудил не меньше моего. Она слегка раскраснелась, губы приоткрылись. По-видимому, в этот момент она воображала себя таким жрецом, представляла себе голод, усталость, нервное истощение и даже то отдохновение души, которое мы испытывали во время радостных моментов дозволенного нам насилия.

— Это тоже считалось частью испытания?

— Изначально, наверное, да. Ведь если ты мог излить свою ярость на случайного прохожего и как ни в чем не бывало вернуться в храм для продолжения бдений, значит, у тебя был шанс… И вот еще что… Тот, кто возвращался в Дом Жрецов последним…

— Считался провалившим испытания?

— Да.

— И что же дальше было с этим человеком?

— Тогда к тебе начинали придираться. То вдруг обнаруживали, что из твоей горки укатился перчик, или твоя набедренная повязка измазана томатным соком, или вдруг замечали, будто ты клюешь носом во время ритуальной службы. В таких случаях тебя волокли к старшему жрецу и заставляли платить штраф тому… кто тебя обвинил.

— Тому, кто обвинил?! — Лилия не могла скрыть удивления. — Но это же глупо! Ведь вы то и дело обвиняли друг друга!

— Ну да, обвиняли. А как еще, по-твоему, мы проводили время? Это было что-то вроде игры, забавы, которая только и скрашивала наше унылое пребывание там. — Я не мог не улыбнуться, вспомнив, как мы, придя промокшие, промерзшие и усталые с озера, начинали ругаться по пустякам. Постепенно такая тихая перепалка переходила в шумную ссору, и каждый норовил во что бы то ни стало отплатить сегодня тому, по чьей милости был сам наказан вчера. — Штраф, который с нас взимали, напрямую зависел от состояния наших кошельков, поэтому сынкам богатых родителей доводилось выплачивать его чаще других. Я же, будучи сыном бедного простолюдина, научился безукоризненно выполнять все, что от меня требовалось.

За годы учебы в Доме Жрецов я и впрямь накопил целую кипу всякого добра, в котором не видел особой пользы, но хранил как память о своих победах над товарищами. Эти победы я с удовольствием вспоминал все годы учебы, разве что кроме последнего.

— А вот пятый день отличался от остальных.

Я закрыл глаза, как будто так мог прогнать всплывшие словно наяву воспоминания о том последнем предпраздничном дне в последний год моего пребывания в Доме Жрецов. Мне даже захотелось заткнуть уши, дабы не слышать ужасных звуков.

Словно издалека до меня донесся голос Лилии, о чем-то спрашивавшей. Когда я открыл глаза, я не посмотрел ей в глаза, а уставился на ее руки, по-прежнему покоившиеся вокруг коленей.

— На пятый день эти игры заканчивались. Всем тогда становилось не до шуток. Теперь провинности уже не измерялись штрафами и бедный платил наравне с богатым. Если в течение первых четырех дней ты мог откупиться какой-нибудь одежкой или мелочью, то на пятый наступала настоящая расплата. Тебя выгоняли из жрецов. За волосы тебя волокли к озеру и там окунали в воду до тех пор, пока ты едва не захлебывался. А те, кто дружил с тобою с детства, теперь забрасывали тебя камнями. А потом тебя оставляли там в одиночестве, и рано или поздно твоим близким становилось известно о твоей участи.

Да, рано или поздно, твердил я про себя, твои близкие приходили и забирали тебя домой, и это являлось самым тяжким унижением и самым жестоким наказанием.

В доме стояла тишина, но я знал, что раскинувшийся за его стенами огромный город — это нагромождение дворцов, лачуг и храмов, в котором обитали многие тысячи живых душ: жрецов, воинов, торговцев, мужчин и женщин, собак и индеек, — город этот никогда не засыпал. Даже сейчас жрецы жгли костры перед храмами, воины приводили в порядок свое боевое облачение, торговцы пересчитывали добро, мужчины и женщины в своих постелях зачинали детей, спали, ворочались во сне и умирали. Боги наблюдали за нами, людьми, неусыпно, как игроки за ходом игры, и самый капризный из них, «великий насмешник» Тескатлипока, державший нас всех на своей ладони, раздумывал над тем, куда бросить следующую горсть фишек.

В какой-то момент мне начало казаться, что комната, в которой я находился, была единственным спокойным местом во всей Вселенной.

— А что за ошибку ты допустил? — спросила Лилия.

Только спустя многие годы я отважился задуматься об этом, но сейчас эти воспоминания не ранили меня, они казались занозой, в конечном счете вышедшей из-под кожи.

— Я никогда не думал, что допущу ошибку. Я успешно проходил эти испытания в течение многих лет и давно уже не боялся пятого дня. Обычно неудачу терпели другие — совсем юные или, наоборот, пожилые, — и мне всегда было их чуточку жалко. Но в себе я оставался уверен. Возможно, чересчур уверен. Да и вышло-то все из-за такого пустяка! Из-за одного-единственного зеленого помидорчика, который мне оставалось положить на верхушку горки. И я сделал это, не нарушив ее, но, когда собрался уже отойти в сторону, будто что-то ужалило меня в шею… Понятия не имею, что это было, — словно меня царапнули чем-то острым или укололи. Мне и больно-то не было, но от неожиданности я неловко отдернул пальцы. Вот тогда-то… — Я невольно сжал кулаки. — Я даже не видел, как покатился этот помидор. Я обернулся к остальным — спросить, в чем дело, кто это подшутил надо мной. Вот тогда-то я и прочел все на их лицах. Они же все смотрели не на меня, а на горку подношений перед очагом, мне показалось, в тот момент в комнате даже никто не дышал. На горку я даже не поглядел. В этом не было нужды. Глубокое потрясение и мой дальнейший приговор я прочел на этих лицах. Я не собирался спорить, оправдываться или убегать, а просто ждал, когда за мной придут. Обреченно и смиренно я сидел перед очагом, в котором столько лет заботливо поддерживал огонь.