Тиран - читать онлайн книгу. Автор: Валерио Массимо Манфреди cтр.№ 55

— Я не согласен, — возразил Иолай. — Наемники ведь продаются тому, кто им лучше платит, и в любой момент готовы бросить тебя, если им это удобно. Помните, как случилось в Акраганте? Ведь именно из-за ухода кампанцев город остался без защиты.

— Не совсем так, — ответил Дионисий. — Наемники остаются с тем, кто выигрывает, а не с тем, кто проигрывает или кому суждено проиграть. Они держатся тех, кто предлагает им богатое вознаграждение, возможность грабежа, кто умеет вести их на бой и не рискует их жизнями понапрасну. Они тоже дорожат своей шкурой и хорошо знают себе цену.

— Ты хочешь создать армию из наемников? — не без удивления спросил Гелорид.

— Да, по крайней мере ядро. Из тех, кто занимается только войной, все свое свободное время тренируется, упражняется в искусстве обращения с оружием, владения мечом. У них нет ни полей, требующих возделывания, ни лавок, нуждающихся в присмотре, их единственный источник дохода — собственные меч и копье. В идеале это должны быть греки, не важно откуда, но греки.

Лептин встал:

— Ушам своим не верю. Варвары подступают к нашим стенам, а мы обсуждаем то, чего у нас нет, но должно быть. У кого-нибудь есть соображения касательно того, как нам выпутываться из сложившейся ситуации?

— Будь спокоен, — ответил Дионисий. — Они себе рога пообломают о наши стены, а если двинутся с моря — так мы выставим против них весь свой флот и потопим их. Но я не думаю, что это потребуется. Вот увидите: они остановятся. Мы для них — слишком крепкий орешек. Пока что следует охранять стены, денно и нощно, чтобы они не застали нас врасплох и не заблокировали внутри. И ждать.

— Ждать? — удивленно переспросил Лептин.

— Ждать, — повторил Дионисий.

Все разошлись исполнять распоряжения. Филист вернулся домой и сел за письменный стол. Уже довольно давно он понял, что события, свидетелем которых он является, заслуживают того, чтобы о них поведали другим. Он был убежден, что грядущие события должны стать предметом для исторического труда, так как готовится самая жестокая схватка между греками и варварами из всех, когда-либо виданных прежде, во всяком случае, не менее важная, чем персидские войны, описанные Геродотом в его «Истории». Он также предполагал, что Дионисий в дальнейшем планирует построить сиракузскую империю, не считаясь ни с кем — ни с греками, ни с варварами, создать новую армию, полностью подвластную ему, и вступить в смертельную, беспощадную битву с карфагенянами и вести ее до последней капли крови.

Он достал из ящика чистый свиток папируса, развернул его на столе и начал писать новую главу, посвященную своему другу Дионисию. Филист не диктовал, как делали все, кто занимался какого-либо рода литературным трудом, а предпочитал записывать все лично, словно смиренный писец. Ему нравилось слушать, как шуршит смоченная чернилами тростниковая трубочка, скользя по папирусу, видеть, как рождаются слова и начинают догонять друг друга на белом поле листа. В это мгновение он наслаждался властью большей, чем кто-либо в мире. Ведь он запечатлевал события и человеческие деяния для тех, кто будет читать эти строки через годы, а может быть, через века. Властью изображать людей, их пороки и добродетели, руководствуясь собственным непререкаемым мнением. В этот момент он был гистором — тем, кто повествует, потому что знает, а знает потому, что видел и слышал, — суждения которого подчиняются лишь категориям его собственного сознания, а не чьего-либо еще.

А писал он о Дионисии.

«Он стал свидетелем разрушения великолепного города, гибели тысяч людей, женщин и детей, переселения целых народов и, наконец, изнасилования и убийства своей горячо любимой супруги своими же согражданами во время междоусобных беспорядков — когда был еще очень молод. И как это часто случается в подобных случаях, две очень сильные идеи запечатлелись в его душе. Согласно первой, демократия неэффективна, когда нужно быстро принимать решения и осуществлять действия, приводящие к радикальным переменам, она также не способна остановить бесчинства толпы и преступных элементов; в соответствии со второй любой карфагенянин на сицилийской земле представляет угрозу существованию греков и, следовательно, должен умереть. Что до греков, то Дионисий судил о них, наблюдая неутешительную картину происходящего в метрополии. Восьмьюдесятью годами раньше союз между всеми главными городами Эллады разгромил империю великого царя персов, самую могущественную из всех, когда-либо существовавших на земле, а теперь эти же самые города увязли в бесконечной братоубийственной войне, предрешая собственный крах. Дионисий был убежден, что всего этого следует неукоснительно избегать, по крайней мере на западе, для чего необходимо объединить греков Сицилии и Италии в единое государство. Автократический режим в его представлении являлся единственным средством для этого. Полагаю, он знал, какое одиночество ждет человека, решившегося править в одиночку, сколько опасностей и интриг встретится на его пути. Но он рассчитывал, по крайней мере в первое время, на друзей, известных ему с детства, и на своего брата Лептина. Родителей он потерял, будучи еще почти ребенком.

Дориск был сыном торговца зерном, мать его — сицилийка из Медмы. Одного с Дионисием возраста, он отличался редкой храбростью. В юности он участвовал в Олимпийских играх в качестве кулачного бойца и стал чемпионом среди своих ровесников. Он принимал участие во всех военных кампаниях последнего времени, получил множество ран и с гордостью показывал шрамы.

Иолай — чуть старше, внимательный, склонный к задумчивости. Эту добродетель он развил во время занятий у различных учителей. Поговаривали, что он даже посещал пифагорейские школы в Италии, Сибарисе и Кротоне и там узнал многое о тайнах не только человеческого духа, но и тела.

Битон — единственный выживший из двух близнецов, названных в честь легендарных Клеобиса и Битона, героев, которые, впрягшись в колесницу, доставили свою больную мать из Аргоса в храм Геры, заслужив тем самым бессмертие. Он был очень сильным и уравновешенным. Потеряв брата, как две капли воды похожего на него, он потом перенес свои чувства на Дионисия, коему хранил слепую преданность.

Лептин был ему не только братом, но и другом, а это наибольшее, чего можно желать в жизни. Однако порывистый характер, склонность к вину и женщинам, внезапные вспышки гнева мешали во время войны, где храбрости и мужества, присущих ему в избытке, не всегда хватало для достижения благоприятного исхода операции.

В любом случае Дионисий рисковал, формируя свое правительство на личных и семейных отношениях, привлекая людях, обладающих уникальными качествами. Когда такие уходят — по воле случая, пав в битве или из-за болезни, — одиночество единоличного правителя растет, душа черствеет и начинает напоминать пустыню…»

Гимилькон появился под стенами Сиракуз в начале осени. Он разбил лагерь на заболоченной равнине возле истоков Кианы, поскольку она оказалась единственным местом, где могло разместиться его многотысячное войско. Вскоре в город был отправлен посланец с предложением о перемирии. Стало очевидным, что при таких условиях речь идет скорее о демонстрации силы со стороны карфагенян, чем о реальной угрозе. В их цели, видимо, входило не столько начать реальное наступление, сколько внушить страх.