Первое дело Аполлинарии Авиловой - читать онлайн книгу. Автор: Катерина Врублевская cтр.№ 38

Вдруг неожиданно все вокруг замолчали, и я обернулся, не успев завершить свой витиеватый комплимент, обращенный к худосочной девице из тех, что окружали меня.

— Аполлинария, дорогая! — раздался голос хозяйки, и она поспешила навстречу тебе. — Как я рада! Наконец, ты решилась выйти из дома после окончания траура! Прекрасно!

Я не мог отвести глаз. Вы были столь изящной в платье цвета спелой вишни, высокой, с царственной осанкой. Мадам Бурчина смотрелась рядом с вами кубышкой в лентах и рюшах. Мне стало не по себе. И эту женщину, красавицу и истинную даму, я должен буду обольстить, чтобы выведать у нее тайну. Нет, не могла она быть женой преступника… Либо являлась жертвой и не ведала истинного лица своего супруга.

Нас представили друг другу. Вы оказались такой живой, мне настолько было приятно говорить с вами, глядеть в ваши удивительные глаза, что я забыл, где я нахожусь и зачем я здесь. Мне хотелось только, чтобы этот вечер не кончался. На следующее утро я нанес вам визит, оставил карточку, и, о чудо, вы оказали мне благосклонность, сделали своим другом и позволили быть рядом с вами столь часто, насколько позволяло вам ваше желание.

После нашего совместного посещения рождественского бала, после того, как вы попросили моей помощи в расследовании убийства попечителя, после того, как я заступался за вас перед полицией, я не могу далее скрывать от вас истинную причину моего появления в вашем городе. Мне стыдно, очень стыдно… я оказался в безвыходной ситуации. С одной стороны, я дал слово чести графу Кобринскому, что добуду ему документ, хранящийся у вас, и тем самым мой карточный долг будет прощен.

С другой стороны, я не могу пойти на низость и не могу сделать ничего, что принесет вам, моя любовь, огорчение и расстройство. Да, да, я люблю вас, Полина, люблю всей душой и не представляю себе жизни без вас. Я понял это сразу, в тот момент, когда увидел вас, входящей в салон Елизаветы Павловны. «Эта женщина — богиня! Она достойна поклонения!» — подумал я, увидев вас впервые. И я не ошибся: мое чувство к вам крепло и усиливалось с каждым мгновением, когда я видел вас, целовал ваши руки и глядел вам в глаза.

Полина, милая моя, дорогая и любимая женщина! Вы читаете это письмо, написанное несчастным человеком. Я не могу выполнить поручение графа Кобринского, потому что считаю бесчестным обманывать любовь к вам, и я признаюсь вам в том, что поначалу в моих намерениях не было ничего, кроме как исступленного желания выполнить поручения графа и развязаться с карточным долгом. Кто мог подумать, что я потеряю голову?

Все, я прекращаю… Аполлинария Лазаревна, я не в силах взглянуть вам в глаза, да и незачем смотреть на конченного человека. Я собираюсь выйти в отставку и уехать далеко. Может быть, за границу, а может, и в Сибирь — все равно мне уже никто руки не подаст, если граф расскажет о моем долге чести.

Вот и все, дорогая госпожа Авилова. Не смею ждать ответа вашего, ибо недостоин. Живите счастливо, и вспоминайте иногда безудержного Николая Сомова.

Прощайте.

Николай.

* * *

Мария Игнатьевна Рамзина — графу Кобринскому, Петербург.

Дорогой Викентий! Все может быть в этой жизни, потому не обессудь, ежели это письмо к тебе окажется последним. Совсем я сдала. Глаза не видят, ноги не ходят, а спина вообще не разгибается. А ведь не намного старше тебя буду. Ну да ты у нас всегда орлом был — и до сих пор трудишься на поприще. Куда мне до тебя.

Доктор велел больше на свежем воздухе бывать, не сидеть сиднем взаперти. Стараюсь следовать советам, выезжаю с визитами. Но после каждого выезда лежу и охаю.

Навестила меня племянница моя, Полинушка. Долго мы с ней говорили: и о будущем ее, и о покойном муже, Владимире Гавриловиче, светлая ему память. Он-то вроде тебя был, такой же живчик — весь в делах беспрестанных, в трудах и заботах, словно пружина какая—то внутри него была. А потом — раз и в одночасье сомлел. Полина рассказывала, что у него секрет был, как свой организм в форме держать. Да и мужчиной, по ее словам, он был таким знатным, что она сейчас ни на кого другого и смотреть не хочет, даже на этого штабс-капитана, возле нее увивающегося. На расстоянии она его держит и не подпускает — себя блюдет. Такая у меня племянница: хоть и не родная, а почитает тетку, да не скрытничает, по душам разговаривает.

Говорили мы и о книге, которую ты любезно взялся выпустить в свет. Помню, что там не хватает дневника, так об этом мы тоже спорили. Дневник тот очень Полине дорог, а почта нынче ненадежная, мало ли что в дороге может случиться. Да и не выдержит он дороги — рассыплется. Страницы там морской водой порчены, многого не видать. Полина его даже не раскрывает, а держит дома, в шкатулке у себя в комнате.

И вот что я тебе предлагаю, Викентий: передохни немного от работы — не мальчик уже. Приезжай ко мне в гости — навестишь старую подругу, погостишь, отдохнешь, сколько тебе заблагорассудится. Полина тебе дневник покажет, да сам оттуда спишешь, что надобно. И волки будут сыты, и овцы целы. Тебя увижу, а потом и помирать не жалко — ведь только тебя одного единственного любила в своей жизни.

Приезжай, уважь меня.

Остаюсь, всем сердцем любящая тебя

Мария Рамзина.

* * *

Аполлинария Авилова, N-ск — Юлие Мироновой, Ливадия, Крым.

Юленька, дорогая, здравствуй!

Ругай меня, совсем я тебя позабыла, позабросила — так много всего происходит, что я не успеваю даже сесть и написать тебе письмо. Но сегодня у меня есть время, Николай занят в казарме, а я заперлась в комнате, чтобы никто не мешал, и пишу тебе.

Меня опять вызвал к себе Кроликов и спросил, что я знаю о Николае Сомове. Оказалось, что полиция теперь подозревает его во всех трех убийствах. На рождественском балу он был вместе со мной, в заведении мадам со шрамом — тоже, да и в цирке мы были вместе.

Кроликов расспрашивал меня с такой дотошностью, что я устала уже через полчаса. Не покидал ли меня Николай, а если и покидал, то на сколько минут? Как он выглядел, когда возвращался? Не был ли взволнованным, запыхавшимся или угрюмым? Не заметила ли я подозрительных пятен на его мундире? Что он говорил, как себя вел? Юля, я выдержала натиск и ни единым словом и жестом не открыла Кроликову тайну Николая. Об этом напишу ниже.

Следователь рассказал мне ужасную вещь: оказывается, сразу после моего ухода из цирка была зарезана Люба! Ножом, которым она рубила печенку для собак. И так как все в цирке видели ревущего от гнева и топающего ногами Николая, то первое подозрение пало на него, а потом и остальное стали ему приписывать.

Мне даже пришлось забыть о женской скромности и рассказать Кроликову, что Николя задерживается у меня заполночь. Он только хмыкнул и процедил, что это обстоятельство совершенно не на пользу штабс-капитану Сомову, так как женщина, состоящая в интимных отношениях с мужчиной, всегда найдет способ выгородить его. Мне было ужасно неприятно, что меня расспрашивают, и я старалась держаться с подобающей скромностью, но и с твердостью, хотя и не знаю, сумела ли отвести подозрения от Николая. Лучше бы в полиции, действительно, искали убийцу, а не подозревали честных людей. Кроликов очень скептически отнесся ко всем моим словам и добавил лишь, что Сомов появился у нас в N-ске на удивление «вовремя», именно тогда, когда и начались эти кровавые убийства, хотя ничего подобного в городе не происходило и за десять лет. Но я не могла рассказать ему того, что знала, так как считала, что это наше личное дело, не имеющее к полиции никакого отношения.