Первое дело Аполлинарии Авиловой - читать онлайн книгу. Автор: Катерина Врублевская cтр.№ 21

* * *

Анастасия Губина, N-ск — Ивану Губину, Москва, кадетский корпус.

Милый мой брат!

Корю себя, не писала тебе целую неделю! Но теперь постараюсь рассказать обо всем и ничего не пропустить.

Кончились рождественские каникулы, и я вернулась в институт. Приняли меня по-разному. Подруги тут же подошли, расспрашивать стали, охать сочувственно. А когда я сказала им, что не хочу даже вспоминать об этом страшном событии и что для меня все было, как во сне, они немного отстали.

Зато толстая Вересова, с вечно недоеденным калачом в руках, цеплялась ко мне, словно репей:

— Расскажи, как это было? А что ты сказала? А как он тебя поймал? А тебе правда было страшно? И много крови натекло?

Она так замучила меня своими расспросами, что в перерывах между уроками я пряталась от нее в рекреации.

Более всего мне достается от синявки Марабу. Видя меня, она поджимает губы и говорит со мной таким презрительным голосом, будто я повинна во всех смертных грехах!

— М-ль Губина, у вас опять пятно на фартуке. Как можно быть такой грязнулей? Хотя понятно… — и она корчит такую гримасу, будто до жабы дотрагивается. А сама жаба и есть!

За кляксу в тетрадке я должна была триста раз написать по-французски: «Я неряха и не умею писать без клякс!» Марабу оставила меня после уроков, когда все уже разошлись, я писала и плакала. Одна слеза упала на страницу. Все расплылось, и мне пришлось выдирать листы и писать заново.

Единственный, кто меня жалеет, это учитель ботаники и географии. Я думала, что он такой же, как все, а оказалось — нет, он добрый и великодушный. Когда он меня вызвал к доске и я перепутала тычинки и пестик в цветке ириса, только покачал головой и, вздохнув, мягко сказал:

— Останьтесь на пять минут после моего урока, м-ль Губина.

Мне стало не по себе. Неужели Иван Карлович тоже хочет заставить меня триста раз переписывать на латыни названия этих глупых тычинок?

Я осталась. Прождала в классе четверть часа, а его все не было. Наконец он пришел, и сел напротив меня.

— М-ль Губина, — сказал он мне печально, — я нахожусь в затруднительном положении. Вы не успеваете по моим предметам, и я просто обязан доложить об этом мадам фон Лутц. Мне крайне жаль, но, может быть, я вызову вашего опекуна, или напишу ему записку, чтобы он каким-то образом вмешался. Нанял бы вам учителя. А если дорого, то студента, студенты сейчас немного берут за уроки.

Ваня, мне так было стыдно! Повторялось то же самое, что и с Григорием Сергеевичем, нашим попечителем. Но в отличие от него, ботаник не угрожал мне, не смотрел пронзительно, так, что мне становилось страшно. Он искренне пытался мне помочь, и я это чувствовала.

Совсем забыла описать его тебе. Он человек пожилой, лет сорока или сорока двух, росту высокого такого, что руки вылезают из рукавов форменного мундира. У него траурная кайма под ногтями, это делает его ногти неухоженными, но он все время возится в нашей институтской оранжерее, и, наверное, поэтому ему трудно отмыть землю с рук. Наши Бубенцова и Ключарова влюблены в него и по вечерам рассказывают, как они «обожают» Ивана Карловича. А Цыпкина и Холодова, наоборот, смеются над ним, называют «чухонцем» за немецкий акцент и обожают француза — учителя ритмики и танцев. У нас все институтки кого-то «обожают». Кто начальницу мадам фон Лутц, но таких мало и они подлизы, кто учителя математики, а целых три пансионерки обожают сторожа Архипа! Ходят к нему, просят набойки на сапожки набить — Архип еще и сапожным делом у нас занимается, и за глаза «пусей» называют. Смешно, право. Это все такие глупости, но, впрочем, нет, Ваня, как только я услышала, что Иван Карлович участлив ко мне, я тоже решила его «обожать».

— Скажите, Настя, — обратился он ко мне, — что мешает вам сосредоточиться на занятиях? Может быть, какие-то мысли, страхи? Может, стоит показаться врачу, попить микстуры с бромом?

— Нет, ничего, — ответила я, — это пройдет. Просто после того случая…

— Да, — вздохнул он, — я понимаю. Если позволите, попробую посоветовать вам нечто. Я недавно прочитал в одном биологическом журнале статью Корсакова Сергея Сергеевича. Это известный доктор, специалист по душевным болезням. Нет-нет, дорогая Настя, я уверен, что вы совершенно здоровы, нет у вас болезни. Просто я подумал, если вы сделаете так, как описано в той статье…

— А о чем там пишет этот доктор? — полюбопытствовала я.

— Он советует тем, у кого произошла трагедия в жизни, страшный случай или несчастье, не замыкаться в себе, не уходить от людей, а рассказать все, что произошло. Вслух. И страшные тени отступят — они боятся света.

— Но я уже все рассказывала, — возразила я ему. — И Полине, и господину полицейскому. А освобождения все нет.

Иван Карлович улыбнулся:

— А вы подумайте, как вы рассказывали? Как вы пришли в класс, когда попечитель вошел, что сказал, что потом произошло. Верно?

Я кивнула.

— Корсаков же пишет о совершенно другом: что вы чувствовали в этот момент, чего боялись, чего хотели? Что пронеслось перед вашим внутренним взором? Советую вам, Настя, подумайте об этом и расскажите близкому человеку. Но только подготовленному к вашей откровенности, иначе не миновать вам гнева неправедного. Или напишите. Можете даже мне написать. Я пойму. Уверяю вас, после того, как вы выложите ваши чувства на бумагу или в откровенной беседе, все горести и напасти оставят вас, вы снова достигните прилежания и успехов в учебе. Профессор Корсаков знает, что говорит.

Он еще раз улыбнулся и вышел из класса. А я осталась.

Ванечка, какой хороший у нас учитель! Решено, я буду его обожать! Он пуся!

До свидания, мой милый брат!

Скоро напишу еще.

Твоя сестра, Анастасия.

* * *

Письмо, оставленное в кабинете Лазаря Петровича Рамзина его дочерью Аполлинарией Лазаревной.

Папа, я должна срочно уйти. Когда придешь, прочитай немедленно то, что я вложила в конверт. Это рассказ Насти. Я волнуюсь за нее, с девушкой надо что-то делать. Буду к ужину, возможно, с Николаем.

Полина.

* * *

Записка Анастасии Губиной к учителю ботаники и географии Ивану Карловичу Лямпе.

Дорогой Иван Карлович! Всю ночь не спала, раздумывала над вашими словами. И поняла, что вы совершенно правы. Все, что произошло тогда, в те страшные минуты, произошло из-за меня, из-за того, что я оказалась такой нехорошей и безнравственной особой.

Дело все в том, что я сама хотела оказаться в такой ситуации. Мне было очень горько, когда умерли мои родители и я осталась сиротой. Меня усыновил Лазарь Петрович, добрейшей души человек, и я благодарна ему всем сердцем. Но словно какой-то бес противоречия вселился в меня. Я дерзила Полине, на красоту которой не могу налюбоваться, — она для меня идеал. Я обманывала синявок, нарушала правила института, и меня поймали только за малую толику моих нарушений. Однажды я утащила у горничной Веры ее микстуру от желудка и подлила ее в молоко к Вересовой, чтобы та, наконец, перестала изводить меня расспросами, хорошо ли мне жить, как в приюте. Вересова два дня не выходила из туалетной комнаты, ее даже освободили от занятий. А я злорадствовала.