Критика криминального разума - читать онлайн книгу. Автор: Майкл Грегорио cтр.№ 65

Елена решила посетить Рюислинг. Она оставила детей на день с Лоттой, а сама в полном одиночестве отправилась в поместье с утренним дилижансом. Рюислинг располагается на расстоянии пятнадцати миль от Лотингена. Путешествие занимает чуть больше часа, хотя вместе мы никогда его не совершали. Целью поездки, по ее же словам, было «успокоить несчастный призрак». Елена всегда была чрезвычайно сентиментальна. У нее удивительно нежная натура, открытая и честная, как светлый день. Ее чувствительность к заботам и нуждам окружающих, ее способность сострадать всем Божьим тварям, маленьким и большим, любовь ко мне и к детям всегда заставляли меня видеть в ней истинного ангела. Если что-то следовало сказать, она это говорила. Если что-то нужно было сделать, делала без малейших колебаний. Я не переставал восхищаться ее удивительным постоянством. Чистое сердце Елены служило ей верным компасом в жизни.

И тут внезапно мысль о ее чистоте и почти святости стала раздражать меня. Я бы предпочел сейчас прочесть плоское письмецо от какой-нибудь значительно менее достойной супруги. Мысль о том, что Елена стоит перед могилой моего брата, показалась невыносимой. Неужели она не чувствовала, какая пропасть разверзлась у нее под ногами? Неужели не поняла, что это место скрывает страшную тайну? Могила, перед которой она стояла, была темной гробницей моей собственной души.

«Мне хотелось помолиться на могиле Стефана, — писала она. — Я хотела попросить его, чтобы он позаботился о тебе в Кенигсберге. Самым лучшим способом распрощаться с прошлым будет сестринский поцелуй на его могиле!»

Я знал, что последует дальше, еще до того, как прочел продолжение письма. Мой отец в черном, со шляпой в руке в мрачных раздумьях перед скульптурой плачущего ангела на фамильном надгробии. Каждое утро в ясную погоду и в дождь он одиноким стражем стоял у могилы с одиннадцати часов до того момента, как часы пробьют полдень.

«Я сразу же поняла, что это он, едва его увидела. Я подошла к нему, представилась и назвала причину своего приезда. Я сообщила ему о том, где ты находишься, и что его величество пригласил тебя на службу. „Вам следует гордиться Ханно, — сказала я. — Вашему сыну государь дал очень важное поручение. Такой сын делает вам честь, сударь“».

Я прервал чтение. Я прекрасно представлял сцену. С одной стороны — милое воодушевление и простота манер. С другой — гранитное лицо человека, породившего меня и отвергшего навеки, возложившего на меня вину за смерть его дорогой жены и любимого сына. Мой отец выслушал мольбу Елены о примирении в глубоком молчании. Затем, перед тем как повернуться и уйти, произнес только одну фразу: «Оставьте Ханно, пока вы еще можете».

Я смотрел на слова, написанные женой. А в ушах звучал голос отца, холодный, суровый и непреклонный.

«Я не могу представить себе причину подобной ненависти в отце, — писала она дальше. — Что же, по его мнению, ты совершил, Ханно?»

Я скомкал письмо и швырнул на стол. Возникло чувство, будто мое сердце кто-то опустил в уксус. Но мне стыдно признаться, письмо не вызвало во мне никаких родственных чувств. Казалось, я не смог найти в себе сил должным образом отреагировать на печальные новости. Не смог я и ответить на вопрос Елены.

«Что же, по его мнению, ты совершил…»

Отношение ко мне отца, ранняя смерть брата, кончина матери, сама Елена, наши дети — все казалось теперь частью совершенно иного мира и другой жизни. Я знал, что каким-то образом связан с ними, однако мои воспоминания о них стремительно стирались из памяти. Кенигсберг был подобен быстро вращающемуся калейдоскопу. Сверкающие образы сменяли друг друга каждое мгновение, и было трудно, нет, попросту невозможно задержаться на какой-то одной из этих бесчисленных ярких картинок.

Мне был нужен отдых, необходимо было выспаться, но та темная комнатушка, в которой я размещался, предоставляла самый минимум удобств. Голые каменные стены были холодны как лед, печь в углу не разжигалась уже много времени. Как же я пожалел о горячо натопленном камине в «Балтийском китобое», о горячей воде, которую Морик готовил для моих омовений, о великолепных кушаньях Герды Тотц, о богатом винном погребе Ульриха Тотца! Расстегнув панталоны, я воспользовался единственным удобством, которое мне было предоставлено, — ночным горшком, выглядывавшим из-под кровати. Отправив естественную нужду, я извлек из кармана «коготь дьявола», развернул грязную тряпку и положил его на стол рядом с лампой. Должно быть, я просидел так довольно долго, не в силах отвести взгляд от загадочного предмета. От вопросов у меня в голове стоял гул, словно от раскатов грома во фьорде. Что это такое? Где его взял преступник? Почему избрал столь необычное оружие? И все время, подобно молнии, прорезающей темные облака, у меня в ушах звучал голос сержанта Коха: «Вы нашли убийцу, сударь».

Неужели Анна Ростова и есть убийца? Если догадка Коха верна, значит, все беды Кенигсберга, а с ними и мои проблемы скоро закончатся. Мне очень хотелось найти преступника, конечно, однако совсем не хотелось, чтобы им оказалась Анна Ростова. Тотцы мертвы, и виновен в их смерти, безусловно, я.

Штадтсхен защищал действия своих людей, как на его месте поступил бы любой офицер. Все верно. И моя вина в том, что я не сумел защитить заключенных. Следовало бы предвидеть неизбежные последствия подобной слабости. Кох предупреждал меня об опасности равнодушия, но я пренебрег его советом. Солдаты подтолкнули Ульриха Тотца в пропасть, а его жена последовала за ним, как верная супруга. Теперь я спустил ту же свору на Анну Ростову. С кем бы ни сталкивала меня судьба — я вспомнил о Морике, Люблинском, моем отце, матери, брате, — я на всех навлекал страдания и гибель.

Подобно убийце я охотился…

Перед моим мысленным взором предстала женщина-альбинос. Ее распущенные шелковистые локоны, кожа, белая, словно покрытая инеем, огонь, загоравшийся у нее в глазах, когда она начинала говорить, полные чувственные губы. То, с какой откровенностью она касалась своего тела, соблазнительно проводя пальцами по желобку между полными округлыми грудями. Эти же самые пальцы схватили «дьявольский коготь» и вонзили его в Люблинского. Я ударил ее, я дотронулся до ее тела… А с каким игривым удовольствием реагировала она на мой демонстративный гнев! В ее красоте было нечто демоническое. Анна Ростова… Нечто магическое присутствовало даже в ее имени. В ней смешался ужас, излучаемый пороком, с его притягательностью.

Я опустился на постель. Яркие, почти наделенные плотью образы Анны Ростовой проплывали перед глазами. Они возбуждали меня. Сердце забилось сильнее, дыхание участилось. Пытаясь прогнать это сатанинское наваждение, я попытался восстановить в памяти облик Елены. Я ласкал ее, и она отвечала мне любовью, моя жизнь, моя дорогая жена… Но на столе лежал «дьявольский коготь». Что сказала Анна? Мне погладить его? Я зарылся лицом в подушку, стараясь представить волосы Елены, ощутить запах ее кожи, прикосновение ее губ к моим. Нет, совсем другие картины являлись мне в моем воспаленном мозгу и отравляли душу.

Я сел в постели и изо всех сил прижал к глазам костяшки пальцев. Анна Ростова — зло. Зло! Люблинский утверждал, что она ведьма. Неужели это правда? И она околдовала меня? По какой другой причине у меня могло возникнуть желание защитить ее?