Лондон. Биография - читать онлайн книгу. Автор: Питер Акройд cтр.№ 114

Однако город в целом странно безучастен к буйству толпы. Одной из причин относительного, по сравнению с другими столицами, гражданского мира в Лондоне является сам его размер. Необъятность диктует спокойствие. Лондон и слишком велик, и слишком сложен, чтобы реагировать на какие бы то ни было локальные всплески страстей, и в XX веке самой яркой особенностью лондонских волнений и демонстраций была их неспособность произвести сколько-нибудь существенное впечатление на этот неподатливый каменный город. Неудача чартистского выступления в 1848 году, которому предшествовал большой митинг на Кеннинггон-коммон, перекликается с неудачей Освальда Мосли, не сумевшего в 1936 году пройти по Кейбл-стрит с тысячами своих сторонников, симпатизировавших фашистам. Словно бы сам город дал им отпор и задержал их. Другим примером яростных локальных беспорядков, не нарушающих относительного спокойствия в других частях города, служат волнения конца 1980-х годов вокруг Уайтхолла и Трафальгар-сквер, связанные с введением подушного налога. Никакое движение не могло охватить всю столицу, и никакая толпа не могла ее контролировать. Кроме того, величина Лондона рождает в среднем горожанине ощущение невозможности что-либо изменить. В первые десятилетия XX века кокни была присуща своеобразная податливость и покладистость, чтобы не сказать — консерватизм; в отличие, скажем, от парижан, они не хотели бороться с условиями городской жизни и были рады тому, что имели. Долго это безоблачное равновесие продлиться не могло.

Одной из неприятных новинок второй половины XX века стали, к примеру, расовые волнения. Из них к числу самых заметных принадлежат волнения в Ноттинг-хилле в 1958 году и в Брикстоне в 1981 году. Ноттингхилльские беспорядки начались с отдельных случаев преследования чернокожих группами молодых белых людей, однако инцидент 23 августа в таверне «Чейз» на Сент-Эннз-Уэлл-роуд спровоцировал полномасштабные волнения. Том Вейг в книге, остроумно названной «Психогеография Лондона», описывает «тысячную толпу белых, в которой были и женщины… вооруженных бритвами, ножами, кирпичами и бутылками». На следующей неделе большая толпа прошла по Ноттинг-дейлу, избивая на своем пути всех иммигрантов из Вест-Индии, однако наихудшие беспорядки случились 1 сентября, в понедельник, в центральной части Ноттинг-хилл-гейта. Толпы, собравшиеся на Колвилл-роуд, Поуис-сквер и Портобелло-роуд, затем пришли в движение и принялись «крушить все подряд, скандируя: „Смерть черномазым!“…женщины высовывались из окон и кричали: „Всыпьте им хорошенько, ребята!“» Один обозреватель отметил, что «Ноттинг-хилл стал неким зазеркальем, где самые тривиальные предметы, которые обычно мало кто замечает, вдруг приобрели важнейшее значение. Бутылки из-под молока превратились в снаряды, крышки от мусорных баков — в импровизированные щиты». Так тот или иной район Лондона подчас проникается эмоциями его обитателей; ненависть, подобно радиации, заражает вокруг себя все. Аксессуары цивилизованного города вдруг становятся примитивным оружием.

Как заметил один молодежный лидер, «ребята такого сорта готовы на что угодно, лишь бы скуку развеять». В XX веке, чтобы понять поведение толпы, фактор скуки всегда следовало учитывать. Сильнейшая каждодневная тоска жизни в бедной и непривлекательной обстановке сама по себе сломила дух многих лондонцев, которые чувствуют себя пойманными городом в безжалостный капкан. Результат — не апатия, а деятельная скука. Из нее проистекает насилие.

В тот понедельник вечером уроженцы Вест-Индии собрались на Бленгейм-креснт с «арсеналом молочных бутылок, бензина и песка для самодельных гранат». Когда с криками «Сожжем черномазых!» подступила толпа белых, в нее полетели бутылки с горючей смесью. Крупные силы полиции явились как раз вовремя, чтобы не допустить перерастания событий в открытую межрасовую войну; иных молодчиков арестовали, другие разбежались, после чего, по любопытному стечению обстоятельств, великая жара последних августовских дней была смыта грозой. Дождь барабанил по мостовой, заваленной осколками бутылочного стекла и деревянными дубинками. На суде, проходившем в сентябре, некоторым белым участникам беспорядков было сказано: «Вы своим поведением отвели стрелки часов на 300 лет назад». Но это вернуло бы их всего-навсего в 1658 год; фактически же они вели себя как их средневековые предки, которые толпами валили на чужаков или на тех, кого считали недругами, — зачастую с гибельными последствиями.

Весной 1981 года молодые чернокожие лондонцы из Брикстона, возмущенные местной полицией, которая, как они считали, притесняла их и относилась к ним с предубеждением, устроили уличные беспорядки. Впервые, наряду с обычным арсеналом бутылок и кирпичей, против полиции были использованы самодельные зажигательные гранаты. Поджигая и грабя, толпа уничтожила или повредила двадцать восемь зданий. Размах и многообразие беспорядков говорят о том, что причина их была более глубока, чем полицейские притеснения; возможно, она кроется в предрасположенности некоторых лондонцев к буйству и бесчинству. Возможно, для них это способ борьбы со структурным гнетом, когда на людей своим строением и видом давят сами улицы.

Среди причин спорадических вспышек насилия, подобных брикстонским, назывались также бедность и безработица; безусловно, они подтверждают характеристику города как тюрьмы, обступающей и удерживающей внутри себя всех жителей. Каких иных последствий можно ждать, кроме озлобления на тюремщиков и тюремные порядки? Были и другие расовые волнения; были волнения, направленные против полиции; были волнения, направленные против финансовых учреждений лондонского Сити. В отчетах, публикуемых по следам событий, обычно говорится о «коллапсе закона и порядка» и о «хрупкости основы» гражданского мира. На самом же деле любопытным и постоянным свойством Лондона является как раз то, что «закон и порядок» никогда не испытывают коллапса и что гражданский мир поддерживается даже в условиях тяжелейшего кризиса. Нередко удивлялись тому, что город, при всем его многообразии и ошеломляющей сложности, способен действовать как единый и стабильный организм. Сходным образом ткань городского бытия, несмотря на многие посягательства, всегда оставалась в целости. Толпам никогда не удавалось подчинить ее себе.

Толпа живет новостями и слухами. Елизавета I вспоминала, что однажды, будучи еще принцессой, спросила фрейлину: «Ну, какие новости в Лондоне?» Услышав в ответ, что ходит слух, будто она скоро выйдет замуж за лорд-адмирала Сеймура, Елизавета сказала: «Это лондонская новость, и только». Таким образом, в XVI веке «лондонской» считалась новость недолговечная и неточная, но при этом весьма любопытная. Шекспировский король Лир намеревается «узнавать от заключенных / Про новости двора… Кто взял, кто нет, кто в силе, кто в опале» [90] . В первой части «Короля Генриха IV» говорится про «вести о суматошных новшествах», а в «Как вам это понравится» — про «новые новости при новом дворе». Часто замечали, что, войдя в кофейню, завсегдатай первым делом спрашивает: «Какие новости, а? Какие новости?»

Город — средоточие скандала, клеветы и домысла, горожане — заядлые сплетники и любители заглазно позлословить. В XVI веке издавались разнообразные листки, брошюры и бродсайды, посвященные самым сенсационным текущим событиям, и уличные разносчики ходили со всем этим от дома к дому. В 1622 году в Лондоне раз в неделю печаталась брошюра, озаглавленная «Еженедельные новости из Италии, Германии, Венгрии, Богемии, Пфальца, Франции, Нидерландов и т. д.». Издание пользовалось таким успехом, что по его примеру стали издаваться другие брошюры, которые шли под общим названием «Corantos» («Бегущие»). К «новостям», однако, относились без особого доверия, считая, видимо, что лондонские известия часто искажаются пристрастностью и злобностью. Лондон не был честным городом; Сэмюэл Печ, редактор издания «Перфект дайернал», был в 1640-е годы охарактеризован как человек, «постоянный только в распутстве, лжи и пьянстве». Он был, иными словами, типичным лондонцем.