5
Кто-то, весь в белом, стоял за оградой кладбища. Пока я мочился на могилу и топтал ногой землю рядом, за мной наблюдала женщина, одетая в белое кожаное пальто; подойдя к ней, я увидел, что она довольно молода. Ее окружало непонятное фиолетовое сияние, и на миг мне померещилось, будто это нечто ироде эманации ее души; но потом я понял, что источник света лежит за нею. Там, где-то ниже уровня мостовой, приглушенно билась музыка: это был ночной клуб на другой стороне площади, гораздо больше и шумнее того, который попался мне на Шарлот-стрит. Его расположение показалось мне очень естественным, словно он существовал на этом самом месте всегда, даже прежде того как оно возникло. Но как я умудрился не заметить его раньше? Неужели я был так поглощен историей своего района, что не видел вещей, находящихся буквально у меня под носом? Это страх держал меня в узде, ослеплял меня. Но теперь я уже не боялся. Я вышел с кладбища и приблизился к наблюдавшей за мной женщине. Она стояла неподвижно, глядя на меня с любопытством и опаской.
– Не пугайтесь, – сказал я.
– И не думаю.
– Что вы тут делаете?
– А как по-вашему? – Я вспомнил трех женщин на Тернмилл-стрит, увезенных в полицейском фургоне. – А вы что делаете? Танцуете на могиле своей матери?
– Примерно так. Куда вы сейчас?
– Никуда. Просто ищу чем заняться. – У нее было симпатичное, но не совсем оформившееся лицо, будто ее истинной натуре только предстояло проявиться: карие глаза, скупо вылепленный носик, очень полные губы, и на мгновение, в полумраке, она показалась мне слегка похожей на манекен. – Ну, а вы-то куда?
С той минуты, как я покинул ресторан, меня свербило неотступное вожделение; наверное, я был возбужден чем-то, касающимся связи Дэниэла Мура с моим отцом, и едва сдерживался.
– Да я так, брожу без дела.
– Прохлаждаетесь?
– Вот-вот. Прохлаждаюсь. Как вас зовут?
– Мэри.
– А где вы живете, Мэри?
Она мотнула головой.
– На том берегу.
– Чтоб вернуться, надо речку перейти?
– Что?
– Я говорю, хорошо жить за рекой.
У нее был необычный смех, похожий на внезапный выдох.
– Кому как. А вы где живете?
– Здесь, за углом.
– Да ну? – Мы вместе зашагали мимо церкви, и я украдкой поднес к лицу ладонь, чтобы проверить запах изо рта; вино смыло последние следы рвоты. Мэри засунула руки глубоко в карманы своего белого пальто и шла, вовсе не глядя на меня; она опустила глаза на дорогу и, похоже, угадывала верное направление без всякой помощи. Мы достигли поворота на Клоук-лейн, и она осмотрелась по сторонам.
– Мне надо кое в чем признаться, – сказала она. Я не сводил с нее взора, но молчал. – У меня плоховато с деньгами, понимаете. Я нынче временно без работы.
Я ожидал этого.
– Все в порядке, Мэри. Я тебе дам. Не беспокойся. – Честно говоря, я отнюдь не был недоволен ее признанием; оно возбудило меня еще больше, и по пути к старому дому я обнял ее рукой.
– Это ваш?
В ее голосе прозвучал явный интерес, даже алчность; возможно, тут сказалось мое виноватое воображение, но я не хотел говорить ей, что живу в этом доме один.
– Нет, – ответил я. – Тут живет еще кое-кто. Мой отец.
– Я видела, как там кто-то мелькнул.
– Ты не могла его увидеть. – Я положил руку ей на плечо. – Он ушел. И нескоро вернется.
– Где же он тогда?
– В клубе, играет в бинго.
– Не говорите мне про бинго. Мать по нему с ума сходит.
Она не сопротивлялась, когда я привлек ее ближе к себе и, поцеловав в шею, чуть ли не потащил к дому. Открывая дверь, я уже знал, что хочу сделать.
– Идем в подвал, Мэри. Там нас никто не увидит.
– Годится. Но сначала отдайте деньги.
– Получишь ты свои деньги. – Я хотел ударить ее по лицу, как на моем месте, наверно, сделал бы отец, но вместо этого пошел наверх и достал из конверта, лежащего у меня в спальне, несколько пятифунтовых банкнот. Потом, захватив еще бутылку виски, спустился к ней: я знал, что не смогу сделать то, чего мне действительно хочется, если не напьюсь. Я отвел ее в подвал, не включая света, однако тьму здесь слегка рассеивали скудные лучи, проникающие из холла; они словно высвечивали контуры замурованной двери. Я поволок ее туда и, приперев к стене, начал раздеваться. Затем раздел Мэри, облил ей грудь виски и стал жадно слизывать его.
– Поосторожней с сосками, – сказала она. – Не оставляй отметин. – Однако испустила легкий взвизг удовольствия, когда я ощутимо ее укусил.
Наверное, именно в этом углу Дэниэл и мой отец исполняли свои собственные ритуалы, и, становясь с Мэри все грубее, я понял, что он использовался для той же цели и гораздо раньше; этот дом был посвящен сексу, и мы были последними в череде его обитателей. Не знаю, как долго мы оставались в подвале, но на все это время я словно бы выпал из обычного мира: реальность целиком свелась к наслаждению даримому и наслаждению получаемому. Не было ни обычных этических рамок, ни долга, ни убеждений, ни причин и следствий; а еще я понимал, что такой экстаз и неистовство способны вызвать из небытия любое чудо. Мэри лежала на полу, покрытая синяками, грязная, от нее разило виски, которым я ее облил. «Когда мой отец сделал меня, – сказал я, – он сделал меня сильным».
Кажется, я плевал на нее. «Не в глаза, – говорила она, – побереги мои глаза».
Потом я вдруг уловил другой голос, шепот. «Зачем ты звал меня?» Я оставил ее и, вытирая рукой губы, поднялся по лестнице. Мне удалось найти свою спальню, и я торопливо ополоснулся, прежде чем накинуть на себя какую-то одежду. Когда я вернулся в подвал, она уже исчезла. К тому времени я успел так напиться, что плохо помню дальнейшее; я вывалился из дома в поисках кого-нибудь еще – другой женщины или девушки, – чтобы продолжить начатый обряд. Все переменилось, и дома высились надо мною, точно я навзничь лежал на дороге. Я оказывался в разных местах, не понимая, как попал туда, и говорил с людьми, исчезавшими без предупреждения. Я был в незнакомом баре, или ночном клубе, и таращился на видеоигру, которая вертелась и плясала у меня перед глазами. Затем помню себя в туалете: я стоял на полусогнутых ногах, а по ним струилась моча. Там был старик. Он наклонился ко мне и взял одну мою часть в рот. Напряжение отпустило меня, и я рассмеялся. Довольно. Это было последним штрихом. В тот вечер я открыл правду о своем отце.
На следующее утро я лежал у себя в постели. Не знаю, как я добрался до нее; от прошлого вечера в памяти остались только отдельные моменты, вкрапленные в амбру шока или изумления, но на душе у меня было удивительно спокойно, словно после долгого отдыха. Затем, повернувшись, чтобы заснуть вновь, я заметил, что на кровати рядом со мной лежит еще кто-то. Этот человек тихо дышал в утренних лучах. Сначала я принял его за Мэри, до сих пор не покинувшую моего дома, но это был отец. Он улыбался мне. Я тяжко застонал, и он исчез. Второй раз я проснулся на лестнице, полностью одетый. Дверь была распахнута; каким-то образом в пьяном угаре я отыскал обратную дорогу в старый дом. Но теперь он внушал мне отвращение, и я еле принудил себя подняться по ступеням в свою комнату.