Когда мрачный субъект вылез из дырки в полу, он встал на колени и посветил лампой вниз.
— Осталось всего две ступеньки до верха, — негромким, сдавленным голосом крикнул он. — Тогда все будет в порядке.
Вскоре после этого в отверстии показалась вторая фигура. И пока Мельцер раздумывал, как поступить с обоими, китайцы набросились на них и после недолгого сопротивления связали.
Поднеся масляную лампу к лицу одного из пленников, зеркальщик спросил:
— Ты Панайотис?
— А если даже и так? — грубо ответил тот, пока двое китайцев держали ему сзади руки.
Когда Мельцер приблизился ко второму, тот опустил голову, чтобы его лица не было видно.
— А ты? — крикнул Михель. — Кто ты? Назови свое имя!
Неизвестный молчал, словно воды в рот набрал. Тут зеркальщик схватил его за волосы, заставил поднять голову и испугался:
— Да вы же… вы же Алексиос, дворецкий императора! Пленник кивнул.
— Вы заодно с предателем? Как вам не стыдно!
Пока китайцы скручивали пленникам руки и ноги цепями, висевшими на степах кузницы, Мельцер в сопровождении Син-Жина спустился вниз по потайной лестнице, чтобы узнать, что там кроется. Но увидев длинный коридор, который шел прямо под Большой стеной, они повернули обратно. Мельцер был смущен.
Алексиос начал причитать и обвинять Панайотиса в том, что тот склонил его к предательству и выпытал самые сокровенные тайны императора, не заплатив денег, о которых они договаривались.
— Сохрани меня Господь! — то и дело вскрикивал дворецкий плаксивым голосом.
Как ни ужасало Мельцера предательство дворецкого, больше всего его беспокоила судьба Лин Тао. Он подошел к Панайо-тису поближе и бросил:
— Это ты убил папского легата! Кто стоит за тобой?
Панайотис нагло усмехнулся. Вместо ответа он презрительно сплюнул на пол, потом отвернулся, словно хотел сказать: из меня ты ни словечка не вытянешь!
Син-Жин, более искусный в обращении с упрямыми пленниками, чем Мельцер, начал, пока зеркальщик напрасно пытался добиться от Панайотиса хоть какого-нибудь ответа, раздувать горн. И, не найдя ничего более подходящего, стал нагревать огромные щипцы. Затем китаец поднес их к лицу Панайотиса и тихо, но очень выразительно сказал:
— Признавайся, или это раскаленное железо навсегда погасит свет для твоих глаз! Ты убил папского легата?
Панайотис был крепким орешком, привычным ко всяческим пыткам и жестокости. Раскаленное железо у его носа мало впечатлило его. Он отвернулся и ничего не ответил. Может быть, Панайотис, привыкнув к жестокости как к чему-то повседневному, просто не подумал, что китаец может быть настолько беспощадным.
Но Син-Жин тут же развеял все его сомнения. Он снова повторил свой вопрос:
— Ты убил папского легата? — и ткнул Панайотису в лицо раскаленными щипцами.
Связанный завопил так, что эхо отразилось от низкого потолка, и осел на пол. Син-Жин попал ему раскаленными щипцами в правую бровь, свисавшую теперь словно горелая тряпка. Кровь потекла по лицу Панайотиса, прокладывая себе путь в уголок рта.
— Ты не понял вопроса?! — заорал Син-Жин, и Мельцер, широко раскрыв глаза, увидел, как китаец поднес раскаленные щипцы ко второму глазу предателя.
Алексиос, которому пришлось наблюдать за пытками в непосредственной близости, весь задрожал. Боясь, что его может постигнуть та же участь, он заорал:
— Идиот! Ты идиот, Панайотис! Они убьют тебя, если ты будешь молчать, и меня в придачу!
Не колеблясь, Син-Жин снова ткнул в Панайотиса щипцами. Панайотис попытался уклониться, насколько позволяли путы, и щипцы попали в левое ухо, оставив вонючую паленую рану.
Панайотис снова испустил крик боли, затем, отчаявшись, заголосил:
— Прекратите! Я признаюсь. Я убил легата!
Мельцеру стало скверно. Воняло горелым мясом и палеными волосами. Зеркальщику казалось, его вот-вот стошнит, но сейчас нельзя было проявлять слабость.
— Кто стоит за тобой? — настаивал Мельцер. — Кто велел тебе совершить убийство?
Когда Панайотис не ответил, Син-Жин снова схватился за щипцы и положил их в огонь. Панайотис следил за каждым его движением. Когда китаец повернулся, держа в руках раскаленные щипцы, и подошел к нему, Панайотис дрожащим голосом заговорил:
— Даже если вы убьете меня, я все равно не знаю его имени. Однажды ко мне пришел монах в черной рясе. Он говорил на итальянском, как флорентиец или венецианец, и сказал, что в Константинополе есть легат Римского Папы и его нужно убить. И спросил, готов ли я сделать это.
Зеркальщик покачал головой:
— И ты, конечно же, согласился.
— Черный монах по-царски одарил меня. Такой человек, как я, только этим и живет. — И Панайотис вытер лицо рукавом. Глядя на него, окровавленного, с искаженным от боли лицом, Мельцер испытывал едва ли не сострадание. Но Панайотис был убийцей, и это, конечно же, было не первым его убийством. Он был готов на все ради денег.
Пока Син-Жин допрашивал императорского дворецкого, держа у него перед носом раскаленное железо, Мельцер присел рядом с Панайотисом и тихо спросил, так, чтобы не слышали остальные:
— Ты провел мать египтянина через этот ход на турецкую сторону?
Пленный кивнул. Перед лицом ужасных мучений этот вопрос показался ему совершенно ничего не значащим.
— И? — не отставал Мельцер.
— Что «и»? Мне предложили золотой дукат за каждого человека, и я выполнил уговор.
— Скольких человек ты провел тайным ходом? Панайотис опустил голову. Казалось, он вот-вот потеряет сознание.
— Эй! — крикнул зеркальщик, встряхнув Панайотиса за плечи. — Сколько их было?
— Одни бабы! — проворчал тот. — Мать египтянина и четверо ее дочерей, нет… — Панайотис замолчал на секунду. — В последнюю минуту появилась еще какая-то чужая. Всего их было шесть.
Едва сказав это, Панайотис завалился на бок и так и остался лежать без движения. Увидев это, Син-Жин забеспокоился. Он зачерпнул руками воды из бочонка рядом с наковальней и вылил в лицо греку.
— Он нужен нам живым! — обеспокоенно сказал Син-Жин. — Иначе все было напрасно.
До сих пор Алексиос тихо скулил, но теперь завопил, будто его резали:
— Он мертв! Вы убили его!
Панайотис действительно лежал на каменном полу без движения.
— Он притворяется! — взволнованно воскликнул Син-Жин и подбежал к кадке, чтобы зачерпнуть еще воды. Размахнувшись, он выплеснул Панайотису воду в лицо, и тот очнулся от забытья.
Сначала жизнь вернулась в его руки, и с их помощью он попытался сесть. Ему это не удалось, и грек снова соскользнул на пол.