Предательство в Неаполе - читать онлайн книгу. Автор: Нил Гриффитс cтр.№ 45

Прежде чем сесть, Сонино озирается. Под глазами у него темные набрякшие мешки. На секунду-другую взгляд его упирается прямо в меня. С трудом заставляю себя не опустить глаза.

Не обращая внимания на охранников, Сонино выдвигает стул из-за стола и усаживается. Он сутулится: сказывается усталость, а также, возможно, это поза, демонстрирующая пренебрежение. Алессандро смотрит в бумаги. Оператору приходится переналаживать ракурс и фокус: мое сидение перед камерой было напрасным. Оператор переходит от одной камеры к другой, нажимая кнопки: загораются красные огоньки. Съемка началась. Алессандро поднимает голову, вежливо приветствует Сонино и распоряжается снять с него наручники. Сонино не проявляет и тени признательности.

Алессандро не спешит начинать. Он изучает лежащие перед ним документы, зовет помощника, шепчется с ним через плечо. Сонино, безучастный к происходящему, недвижимо сидит на стуле. Не думаю, что это часть какого-то психологического поединка. Если же так, то сидеть нам тут придется долгонько. Проходит еще минута, и Алессандро просит Сонино подтвердить его имя и фамилию. Сонино наклоняется вперед, словно стараясь расслышать. Алессандро повторяет. Ответ Сонино утвердительный. Тогда Алессандро задает следующий вопрос, в котором я улавливаю слово «каморра». И снова Сонино отвечает: «Si». Алессандро зачитывает список из девяти фамилий. Сонино смотрит в объектив камеры, словно проникает взглядом в зал суда, где находятся подсудимые. Не отводя глаз, он подтверждает для протокола, что девять подсудимых были членами его банды «Каморра модерна».

Скупость вопросов и ответов придает процедуре напряженный характер. Больше похоже на пьесу Беккета или Пинтера: скорее спектакль в театре абсурда, чем судебное противостояние. Часто говорят, что великие театральные постановки не нуждаются в переводе текста. И это — правда. Суть противостояния Алессандро и Сонино для меня так же ясна, как и для остальных присутствующих. Алессандро уточняет у Сонино все его прежние показания, заставляя того подчеркнуть каждую деталь своих признаний, с тем чтобы позже, когда он начнет сопоставлять их с показаниями обвиняемых, не возникла путаница. Всякий раз, произнося «si», Сонино все больше увязает в конфликте с теми, кого обвиняет. И Сонино понимает, что определенность для него рискованна: опровергнуть ее куда легче, чем общие рассуждения, намеки. И все же он надеется сокрушить этим защиту, потому что в 1980-х pentiti придерживались как раз противоположной тактики, когда ни о чем определенном речи почти не велось, все сводилось к мелочам, вроде иерархии в каморре, ее тайных укрытий и взаимных обид.

Вопросы становятся более конкретными. Сонино разъясняет, поправляет, уточняет. Делает он это не задумываясь, на одном дыхании. Ум его скор, как будто физическое истощение, подобно восточным самоистязаниям, повысило его мыслительные способности. Я пристально рассматриваю Сонино. Среди моих пациентов встречалось немало отменных лжецов, прятавших пагубную страсть под искусным лицемерием: зачастую самообмана в этом было столько же, сколько и желания одурачить меня. Что кроется за сложными переплетениями признаний Сонино? Подозреваю, Алессандро опасается, что вся эта затея с pentiti задумана с совершенно иными целями. Может быть, в деле замешаны те, кто повыше. Если не каморра, так сицилийская мафия. Американская мафия. Может быть, Сонино приказали прикинуться pentito и заключить сделку относительно «смены личности» (какая организация отказалась бы от такого человека, как Сонино!). А тем временем можно немного выпустить пар, усадив за решетку кучку мелких гангстеров за уличные войны, которые переполнили чашу терпения даже неаполитанцев. Возможен такой сценарий, нет ли — понятия не имею.

Объявляется перерыв. Сонино ждет, когда наденут наручники. Ему дают сигарету. Алессандро встает и совещается со своим помощником. Не могу сказать, о чем он думает. Лицо его сурово, сосредоточенно. Сонино курит, уронив голову, подбородок едва в грудь не упирается. Оператор проверяет камеры. В помещении тихо, если не считать легкого перешептывания адвокатов и журналистов. Мы похожи на публику во время перемены декораций по ходу пьесы. Алессандро снова садится за стол, потирает лицо и делает несколько глубоких вдохов и выдохов. Сонино поднимает взгляд и пристально смотрит на Алессандро из-под насупленных бровей. Глаза у него темные, но тепла в них нет. У него забирают сигарету, снимают наручники. Перерыв дает возможность Алессандро собраться. Когда он начинает, я слышу слова «omicidio», «assassino», «morte». [52] Сонино приходится сознаваться в собственной преступной деятельности. Говорит он без запинки, глаза нацелены в одну точку, улыбка издевательская. Сонино знает: в чем бы он ни признался, какие бы жуткие подробности ни приводил, это не так существенно, как его показания против девятерых бандитов. Ведь Сонино доводилось убивать всего лишь других гангстеров, в то время как бомбы в машинах привели к смерти невинных людей, и в этом его преимущество. Сонино, конечно же, преступил закон, однако грехи девяти бандитов неизмеримо тяжелее: все они головорезы, пониманию которых недоступно, что общество куда выше ценит жизнь простого гражданина, нежели какого-то уголовника. Сонино такой ошибки не совершил, будучи уверен, что в глазах мирных граждан он не такой отпетый негодяй, как обвиняемые.

С другой стороны, у него есть и еще одна причина чувствовать свое превосходство. Сонино знает: его убийства становятся легендами. Поскольку до жертв его никому дела нет, все внимание сосредоточивается прежде всего на подробностях того, как их лишали жизни. Степень варварства, мера жестокости. Они, как народные предания, способны очаровывать, не вызывая вспышек морального осуждения. Так что, пока Алессандро перечисляет преступления Сонино, тот едко отвечает: да, мол, я все это делал, — чтобы тут же выкинуть их из памяти. Он одновременно гордится ими и отбрасывает их. Алессандро на это не реагирует и продолжает читать следующий раздел у себя в папке, водя авторучкой по странице. Он старается быть объективным, не давая повода для подозрений, будто способен попасть под извращенное обаяние Сонино. То и дело он требует более подробных разъяснений. Только тогда они смотрят друг другу в глаза: Алессандро быстро поднимает взгляд, внимательно слушая Сонино, после чего опускает голову, чтобы сделать необходимые пометки.

Уже час дня. Заседание окончено. Охранники, стоявшие вдоль стены, вновь надевают оковы на Сонино, помогают встать и уводят. Комната быстро пустеет. Я остаюсь вместе с Алессандро, его помощником, оператором и еще одним человеком, которого не знаю. Алессандро продолжает сидеть, щелкая кнопкой ручки, погруженный в глубокую задумчивость.

— Что теперь? — спрашиваю я.

— Теперь? — переспрашивает Алессандро, уставившись на меня отсутствующим взглядом. — Теперь мы пойдем обедать.

В тюремной столовой обед подается в небольшой кабинет. Макароны и бобы. Я ем, держа миску на коленях. Продукты свежие, приготовлены вкусно, на оливковом масле. Алессандро и его помощник сидят за столом друг напротив друга. Они весело болтают, смеются. Я не понимаю ни слова. Немного погодя Алессандро спрашивает, о чем я думал.