– Нет! – почти прокричала Луиджина.
– Клянусь всеми святыми! – поддержала ее мать.
– Какие у вас были отношения с синьором Лапекорой?
– В лицо его знала, – сказала синьора Пиччирилло.
– Мы не сделали ничего дурного, – заныла Луиджина.
– Слушайте меня внимательно: если вы не сделали ничего дурного, вам не должно быть ни стыдно, ни страшно. Есть свидетель, который утверждает, что синьор Лапекора был на шестом этаже, когда…
– Что вы к нам-то привязались? На этой лестничной клетке живут еще две семьи…
– Хватит! – оборвала ее Луиджина почти в истерике. – Хватит, мама! Расскажи ему все! Расскажи!
– Ну ладно. Утром дочка собралась в парикмахерскую. Вызвала она лифт, тот сразу пришел. Видать, стоял этажом ниже, на пятом.
– В котором часу?
– Где-то в пять минут девятого. Она открыла дверь и видит на полу синьора Лапекору. Я с ней была, зашла в лифт. Лапекора был будто пьяный, рядом непочатая бутылка вина валялась. И потом, он как будто… сходил под себя. Дочери противно стало. Закрыла она дверь и решила идти пешком. И тут лифт поехал, кто-то снизу его вызвал. У дочки слабый желудок, нас обеих затошнило. Луиджина зашла в дом, чтобы хоть умыться, и я за ней. Не прошло и пяти минут, как пришла синьора Гулотта и говорит нам, что бедный синьор Лапекора был не пьяный, а мертвый! Вот и все.
– Нет, – возразил Монтальбано, – это не все.
– С чего вы взяли? Я вам всю правду сказала! – возмутилась синьора Пиччирилло.
– Правда чуть-чуть другая, более неприглядная. Вы обе сразу поняли, что этот человек мертв. Но ничего не сказали, сделали вид, что даже не видели его. Почему?
– Не хотели, чтобы о нас языками чесали, – призналась синьора Пиччирилло. Вдруг у нее открылось второе дыхание, и она закричала истерически: – Мы приличные люди!
И эти приличные люди позволили обнаружить труп кому-то другому, может быть, менее приличному? А если бы Лапекора был еще жив? Они наплевали на него, чтобы уберечься… От чего? От чего уберечься? Выходя, комиссар хлопнул дверью. Перед ним оказался Фацио, подоспевший на помощь.
– Я тут, комиссар, если вам что нужно…
Ему в голову пришла одна мысль.
– Да, нужно. Зайди вот в эту квартиру, там две женщины, мать и дочь. Неоказание помощи. Отвези их в комиссариат, и пусть будет как можно больше шуму. Чтобы все в доме думали, что их арестовали. Потом я приеду – и мы их отпустим.
Бухгалтер по фамилии Куликкья, живший в первой квартире на пятом этаже, едва открыв комиссару, оттеснил его подальше от двери.
– Моя жена не должна нас слышать, – сказал он, прикрывая за собой дверь.
– Я комиссар…
– Да знаю я, знаю. Вы принесли мне бутылку?
– Какую бутылку? – Монтальбано удивленно разглядывал поджарого шестидесятилетнего мужчину, принявшего конспиративный вид.
– Ту бутылку, что лежала возле трупа, ну, бутылку белого Корво.
– Она не принадлежала синьору Лапекоре?
– Да нет же! Она моя!
– Извините, я не понял, объясните подробнее.
– Сегодня утром я пошел за покупками, потом вернулся, открыл лифт. Внутри был Лапекора, мертвый. Я сразу смекнул.
– Вы вызывали лифт?
– А зачем? Он и так был на первом этаже.
– И что вы сделали?
– А что мне было делать, сынок? У меня покалечена левая нога и правая рука. В меня американцы стреляли. В каждой руке у меня было по четыре сумки, как бы я с ними так по лестнице забрался?
– То есть вы хотите сказать, что поехали в лифте с трупом?
– Пришлось! Только вот когда лифт приехал на мой этаж – кстати, и покойник тут жил, – так тут бутылка из пакета-то и выпала. Тогда я так поступил: открыл свою дверь, занес внутрь сумки и вернулся за бутылкой. Но только не поспел, потому что лифт уже кто-то вызвал этажом выше.
– Как так? Дверь же была открыта!
– Нет, синьор. Как назло, я ее закрыл, голова моя садовая! В моем возрасте котелок уже не так хорошо варит. Я уж и не знал, что делать: если жена узнает, что я потерял бутылку, она меня живьем сожрет. Поверьте мне, комиссар. Эта женщина на все способна.
– Расскажите, что случилось потом.
– Лифт снова у меня перед носом проехал и остановился на первом этаже. Тогда я потихоньку стал спускаться, а когда со своей ногой доковылял донизу, там оказался охранник, который никого не подпускал к лифту. Я ему сказал про бутылку, и он мне обещал все донести властям. Вы ведь власти?
– В каком-то смысле.
– Вам охранник о бутылке сообщил?
– Нет.
– И что мне теперь делать? Что делать-то? Она же мне деньги на покупки отсчитывает! – сокрушался бухгалтер, заламывая руки.
Этажом выше послышались причитания семейства Пиччирилло и властный голос Фацио:
– Спускайтесь пешком! Молчать! Пешком!
Стали открываться двери, на этажах началась громкая перекличка:
– Кого арестовали? Пиччирилло арестовали? Их уводят? Куда, в тюрьму?
Когда Фацио проходил мимо, Монтальбано протянул ему десять тысяч лир:
– Когда отвезешь этих в комиссариат, купи бутылку белого Корво и отдай тому синьору.
От остальных жильцов Монтальбано не добился ничего путного. Единственным, кто сказал хоть что-то дельное, был учитель младшей школы Бонавиа с третьего этажа. Он рассказал, что его сын Маттео, восьми лет, собираясь в школу, упал и разбил нос. Так как кровь все шла, пришлось отвести его в пункт «скорой помощи». Была половина восьмого, и в лифте не было и следа синьора Лапекоры, ни живого, ни мертвого.
Кроме того, что Монтальбано выяснил, как именно путешествовал труп в лифте, он отчетливо понял еще две вещи: во-первых, покойный был порядочным, но не очень приятным человеком, во-вторых, его убили в лифте между семью тридцатью пятью и восьмью часами.
Раз убийца рисковал быть увиденным кем-нибудь из жильцов в лифте рядом с трупом, значит, преступление совершено не преднамеренно, а под влиянием внезапного порыва.
Негусто. Монтальбано долго прокручивал все это в голове. Потом посмотрел на часы. Уже два часа! Вот почему он так проголодался. Он позвал Фацио.
– Я еду обедать к Калоджеро. Если появится Ауджелло, отправь его ко мне. И вот еще: поставь кого-нибудь у квартиры убитого. Пусть ей не дадут зайти туда раньше меня.
– Кому?
– Вдове, синьоре Лапекоре. Эти Пиччирилло еще здесь?
– Да, доктор.
– Отправь их домой.
– А что им сказать?
– Что расследование продолжается. Пусть обделаются, эти приличные люди.