— Да. Ресторан для тех, кто воевал с японцами. На Крестовском острове. Придете?
— Не знаю. Подумаю.
Был вечер. Электрические лампы довольно ярко освещали не только деревья и здания Крестовского острова, но также немногочисленную, прогуливающуюся здесь публику.
Ресторан «Инвалид» внешне ничем особенным от прочих строений не отличался. Мощный бревенчатый дом прятался в самой гуще острова, на пятачке при входе стояло несколько повозок и пролеток, из приоткрытых окон доносилась надрывная музыка русского романса.
Повозка с Таббой остановилась как раз напротив входа в ресторан, к гостье немедленно заспешил молодой швейцар в солдатской форме, помог спуститься на землю.
Артистка была одета в легкий шерстяной костюм с высоким воротничком-стойкой, на голове изящно сидела шляпка, роняя на лицо хозяйки плотную сеточку.
— Вы одна или вас ждут? — спросил швейцар.
— Ждут, — коротко ответила бывшая прима и двинулась к входу.
В зале ее действительно встречал Изюмов. Он заспешил к Таббе навстречу, поцеловал руку, распорядился, обратившись к метрдотелю:
— Проводите мадемуазель за полагающийся столик, а я со временем подойду.
Метрдотель усадил гостью за двухместный столик в самом центре зала, положил перед нею винную карту и удалился.
Артистка огляделась. Зал был довольно просторный, столиков на сорок, большая часть которых уже была заполнена, все официанты были одеты в солдатское обмундирование. Посетителями заведения, как и предполагалось, являлись в основном офицеры с боевыми наградами на мундирах, некоторые в бинтах, со следами ранений. Хотя за некоторыми столами просматривались также лица гражданские.
На небольшой сцене стоял белый рояль, за которым изящно музицировал господин с совершенно лысой головой.
Табба почувствовала на себе взгляды мужчин от разных столов, взяла винную карту, стала излишне внимательно изучать ее.
К ней приблизился совсем молоденький официант-солдат, робко поинтересовался:
— Сударыня определилась?
— Да, — кивнула она. — Бокал божоле.
Официант с поклоном удалился. Табба достала из сумочки коробку длинных тонких папирос, и к ней тотчас подсел грузный господин в офицерской форме.
— Разрешите представиться, штабс-капитан Куренной. — Он взял из пепельницы спички. — Позвольте поухаживать?
Она согласно кивнула, штабс-капитан зажег спичку, дал девушке прикурить.
— Кого-то ждете или скучаете? — поинтересовался офицер.
— Жду, — коротко ответила Табба, пустив в сторону дым.
— Возможно, я скрашу минуты ожидания?
— Не имеет смысла.
— Благодарю за откровенность. — Штабс-капитан несколько смущенно откланялся и вернулся за свой стол, где его ждали с насмешливым зубоскальством друзья.
Штабс-капитан что-то сказал им, и стол содрогнулся от дружного хохота.
Официант принес бокал вина, Табба сделала маленький глоток, одобрительно кивнула.
В это время на сцену вышел бледный, взволнованный, одетый в черный фрак Изюмов, при виде его публика довольно оживленно зааплодировала, а лысый пианист взял несколько упреждающих аккордов.
Изюмов окинул быстрым взглядом зал, определил стол, за которым сидела Табба, сделал пару шагов вперед и после вступления запел высоким и неожиданно хорошо поставленным голосом:
Уходит былое, уходит навечно,
Уходят как тени родные черты,
И руки упали, и всхлипнули плечи.
Разбитые судьбы, разбиты мечты.
Ах, девичьи руки,
Ах, если б вы знали,
Как нежно, как больно касанье погон…
Но кто же узнает,
И кто зарыдает —
Мы мчимся в войну за вагоном вагон.
Не плачьте, родные.
Пусть высохнут слезы.
Надейтесь и ждите, мы встретимся вновь,
Но вдруг не случится, останутся грезы,
Останутся муки, метанья, любовь.
Ах, девичьи руки,
Ах, если б вы знали,
Как нежно, как больно касанье погон…
Но кто же узнает,
И кто зарыдает —
Мы мчимся в войну за вагоном вагон.
Посетители перестали есть и пить, повернулись в сторону поющего, затихли, и когда Изюмов закончил романс, овация захлестнула зал.
Артист благодарно кланялся, прижимал руки к груди, что-то бормотал и все ловил взгляд Таббы.
Она слегка подняла руку, приветствуя его.
За одним столом поднялся офицер в наградах, поставленным голосом провозгласил:
— Господа!.. За многострадальную Россию-матушку троекратное «ур-ра!».
Присутствующие дружно поднялись, и зал вздрогнул от троекратного «ура».
Табба увидела, что к ее столику направляется черноволосый статный полковник с двумя Георгиевскими крестами.
— Князь Икрамов, — представился он и кивнул на свободный стул. — Позвольте присесть?
Табба пожала плечами.
— Прошу.
Князь опустился на стул, внимательно посмотрел на артистку.
— Не сочтите за бестактность, но ваше лицо мне очень знакомо.
— Вы видите его сквозь вуаль? — улыбнулась она.
— Да, даже сквозь вуаль. Мы не могли где-нибудь встречаться?
— Нет, князь. — Табба продолжала улыбаться. — Вы явно меня с кем-то путаете.
— И голос… Голос бесконечно знаком.
— Нет и еще раз нет. Вам показалось, князь.
— Я могу ангажировать вас на танец?
— Если я здесь задержусь.
— Я бы этого желал.
— Возможно, не судьба.
Полковник, откланявшись, удалился, и тут же к столику Таббы подошел метрдотель.
— Сударыня, вас просит к себе Арнольд Михайлович.
— Кто такой? — нахмурилась она.
— Хозяин заведения. Я вас провожу.
Артистка с некоторым колебанием поднялась и двинулась следом за метрдотелем. По пути поймала несколько заинтересованных мужских взглядов, в том числе вспыхнувший взгляд князя Икрамова.
Миновали кухню, прошли довольно узким коридором, столкнувшись с ярким кордебалетом, поднялись на второй этаж и вошли в открытую дверь кабинета хозяина.
Арнольд Михайлович, грузный, с красным лицом господин средних лет, выбрался из-за стола, двинулся навстречу гостье.
— Милости просим, госпожа Бессмертная. Вот уж никак не мог ожидать, что когда-нибудь посетите мой ресторан.
До слуха слегка доносилась веселая ресторанная жизнь.