— Рука раненная, не заживает, гниет… Кто ж возьмет меня на работу негожую, хворую?.. Люди добрые…
Бруня увидела, как господин полез в карман, чтобы достать денег для покупки булки с ветчиной, придвинулась к нему еще ближе.
Вор купил еду, по рассеянности сунул портмоне в задний карман, и в тот же момент Бруня ловко выудила его оттуда. Хотела было спрятать добычу, но ее уже крепко держали два господина в штатском.
— Чего надо? — отчаянно завопила она. — Чего я такого сделала? Люди добрые, спасите несчастную бабу!.. Ничего ведь не сделала, а меня заарестовывают!.. Люди добрые!.. Караул!
— В участке расскажешь, — сказал один из шпиков, и они потащили упирающуюся воровку к повозке.
Допрашивал Бруню сам Егор Никитич. Воровка сидела напротив, вытирала слезы на грязных щеках, шмыгала носом.
За отдельным столиком сидел в качестве писаря младший полицейский чин Феклистов, старательно записывал все, что было здесь говорено.
— Твоя настоящая фамилия?
— Не знаю, никогда не имела.
— А так, значит, Бруня?
— Бруня.
— Давно воруешь, Бруня?
— Не ворую. Вот вам крест, — воровка перекрестилась.
— За воровство знаешь сколько дают?
— Так ведь не воровала я!
— Горбатому будешь рассказывать. — Следователь откинулся на спинку стула, внимательно посмотрел на воровку. — Ты уже, Бруня, под следствием. Понимаешь?
— Понимаю.
— А раз так, отправим тебя в Кресты…
— В Кресты?.. Только за то, что милостыню просила?
— Не перебивай.
— Извиняйте.
— В Крестах просидишь не меньше месяца. А то, может, и больше.
— А опосля?
— Опосля суд. Могут отправить в Смоленский острог, а могут и на каторгу. Вот так, Бруня…
Воровка плакала. Феклистов отложил ручку, потер уставшие пальцы.
— Ладно, сознаюсь. Хотела тиснуть, так ведь не удалось. Цапнул за руку, гумозник! — вытерла тетка слезы, с надеждой посмотрела на следователя. — За то, что созналась, скостят срок?
Егор Никитич пожал плечами.
— Если и скостят, то самую малость. А вот если поможешь следствию, могут даже помиловать.
— Готова, — кивнула головой Бруня. — Подскажите, господин хороший, как помочь?
Егор Никитич снова помолчал, изучающее глядя на задержанную.
— Есть такая знаменитая воровка, Сонька Золотая Ручка. Слыхала?
— Свят, свят, — перекрестилась Бруня. — А как не слыхать?.. Еще как слыхала. Королевна!
— Слыхала, что в Крестах она?
— Разное гундосят.
— Она, Бруня, в Крестах. И сидеть ты будешь с ней в одной камере.
— Господи, спаси, — снова перекрестилась воровка. — Не надо, боюсь.
Следователь улыбнулся.
— Во-первых, она не страшная. Приятная, милая дама. А во-вторых, не сознаётся, что она Сонька.
— Как же не сознаваться, ежли она Сонька?! Все воры об ней знают!
— Воры знают, а следствию надо доказать. Ты нам в этом поможешь.
— Не буду, — замотала головой Бруня. — Воры прирежут.
— Будем тебя оберегать, Бруня.
— Не-е, все равно не буду.
Егор Никитич помолчал, стуча ногтями по столу, неожиданно улыбнулся.
— Давай сотрудничать, Бруня. Хуже тебе от этого не будет.
— Клянетесь?
— Клянусь.
— Смотри, следак, — вдруг перешла на «ты» воровка, — смарьяжишь, мои черпуны легко выйдут на тебя.
— Ты тоже, кочерга, смотри. — Гришин поднялся, взял со стола Феклистова листок бумаги. — Ставь здесь крестик.
— Для чего?
— Чтоб тоже не смарьяжила.
— Не, я крестик не умею. Я лучше палец.
— Давай палец, — согласился Гришин и подал воровке бумагу.
Обе койки были пристегнуты к стенкам, Сонька привычно мерила шагами камеру, когда дверь с грохотом открылась и в камеру впустили Бруню.
Бруня хмуро посмотрела на сокамерницу, бросила тощую торбу возле одной из коек.
— Здесь буду.
Сонька никак не отреагировала на такое заявление соседки, дождалась, когда охранник закроет дверь, снова стала ходить из угла в угол.
Бруня прислонилась к койке, окинула взглядом камеру, затем посмотрела на Соньку.
— Чего бегаешь?
Та не ответила, продолжала ходить.
— Остановись, сказала! В глазах ломит!
Когда Сонька оказалась от Бруни совсем близко, ухватила ее за руку, рванула на себя.
— Замри, сказала, сука!
И тут случилось неожиданное. Сонька с такой силой ударила сокамерницу по лицу, что та рухнула на пол как подрезанная, после чего Сонька набросилась на нее и стала душить.
— Акошевка, млеха, мокрица, суконка, чухарка, шмоха, жиронда!
Бруня хрипела, отбивалась, защищалась, что-то бормотала, и в это время в дверь громко постучали, в окошке показалась физиономия надзирателя.
— Эй, дуньки!.. Зараз в карцер отправлю! Хватит ломать рога!
Сонька отпустила воровку, поправила волосы на голове, отступила на несколько шагов, смотрела злобно, с ненавистью.
Бруня тоже поправила волосы, вдруг улыбнулась, глядя на Соньку.
— И правда Сонька.
Та молчала, по-прежнему не сводя с нее разъяренных глаз.
— Не бей меня больше, Соня, — попросила Бруня. — А то пригасишь, и никто не сможет тебе помочь. — И, видя, что та никак не реагирует на ее слова, шепотом добавила: — Я от воров, Соня. От Артура, Улюкая, Резаного…
Сонька отвернулась от нее и стала снова молча ходить по камере.
Бруня с опаской приблизилась к ней.
— Товарищи меня прислали… Чтоб поскорее тебя выдернуть отсюдова.
Та взглянула на нее, коротко бросила:
— Поумнее никого не могли прислать?
Бруня расплылась.
— Это я с виду такая. А так даже писать умею.
Прапорщик Илья Глазков, одетый в цивильное, вошел в вестибюль здания оперетты, спросил швейцара при входе:
— Позвольте мне кое о чем поинтересоваться.
— Милости просим, интересуйтесь, — вежливо ответил тот.
— У вас служила артистка госпожа Бессмертная.
— Служила и более не служит.
— Не подскажете, как мне ее разыскать?