Утром, по дороге в управление, Ильюхин не сказал Паше ни слова. Юртаев, в свою очередь, тоже ничем не выдал, что помнит их ночной разговор. Паша был мудрым водилой.
На утреннем совещании у начальника ГУВД Ильюхин выслушал информацию по городу без энтузиазма, старался не смотреть на Крылова. А Петр Андреевич, наоборот, все слушал очень внимательно, вставляя порой уточняющие реплики, даже пошутил однажды. В самом конце совещания на обсуждение был вынесен небольшой кадровый вопрос – перевод одного офицера на вышестоящую должность. Крылов вдруг неожиданно попросил слова и сказал:
– Однажды товарищ Сталин – то ли на «съезде победителей»
[18]
, то ли еще где-то, заметил: «Товарищ Иванов работает руководителем обкома в Минске. У него заместитель Петров. До этого товарищ Иванов работал в обкоме Челябинска. Заместитель был Петров. А до этого они вместе работали в обкоме Ярославля. Скажите, кому служит Петров? Нашей партии или товарищу Иванову?»
Петр Андреевич обвел присутствующих глазами и пояснил конкретно-прикладной смысл притчи:
– Это я к тому, что сотрудник, которого мы сейчас обсуждаем, переходит на иные, как правило вышестоящие, должности тоже вслед за своим начальником.
– Потрясающе! – не выдержал Ильюхин. – Сам живешь по этой же системе, а чуть есть за что уцепиться – так укоряешь!
Все загудели удивленно, начали переглядываться.
– Так бы сразу и сказал, что у тебя на него виды! – искренне удивился Крылов. Раздались смешки. Но они не разрядили атмосферу.
– Да я вообще не знаю этого офицера! – не смог уже остановить себя Ильюхин. – Я об ином…
– И о чем же? – спросил начальник ГУВД.
Виталий Петрович набрал воздуха в легкие, как перед нырком в холодную воду:
– О том, что пафос настоящей справедливости не просто становится над элементарной законностью (на это давно уже всем наплевать!), а подавляет личность, как таковую! И не собирается ее признавать, даже в теории! Нам нравятся прямолинейные решения – кулаком в зубы! Раскрываемость есть некий абсолют, которому, как идолу, приносятся жертвы, словно мы язычники-людоеды где-нибудь на экваторе… Это уже не моральное разложение, как при КПСС, а моральное вырождение…
Полковник запнулся, чувствуя, что говорит сумбурно и непонятно. Начальник ГУВД помотал головой:
– Это ты загнул… Сам-то хоть понял, что сказал?
Виталий Петрович молча закусил губу. Повисла тишина. Всем стало неудобно.
– У тебя все? – хитро спросил Крылов.
– Нет, не все!
– Ну, тогда после договорим, хорошо? – Петр Андреевич покосился на начальника ГУВД и улыбнулся. – А то многие не понимают, к чему это… Да и работать надо, а не о генетике, понимаешь…
Крылов начал обозначать привставание из-за стола, и начальник ГУВД его поддержал:
– Все свободны!
Начальник СКМ тут же скомандовал:
– Товарищи офицеры!
Все встали, а Крылов негромко добавил:
– Работать, а не бла-бла-бла!
Этим вырвавшимся у него хамством Петр Андреевич показал, что нервы у него тоже не железные…
…К обеду Ильюхину надоело бегать от самого себя, и он зашел к Крылову. На этот раз Петр Андреевич чаю предлагать не стал, просто молча смотрел на Виталия Петровича, ждал. Ильюхин медленно отчеканил:
– Я хочу, чтобы ты знал… Я дам указание процессуально закреплять показания подельников Лавренева и проводить соответствующие проверки!
– Указание своим людям дашь? – усмехнулся Крылов.
– Да.
– Ну, тогда и я.
– Что – «ты»? – не понял Ильюхин, так как внутренне очень нервничал. Крылов улыбнулся еще шире:
– Ну, ты же только что заявил, что постараешься по возможности упрятать всех нас в тюрьму. И еще сказал, что стараться будут твои люди, несмотря на то, что тебя тошнит от кумовства… А я скажу своим, чтобы постарались не уехать в Тагил
[19]
.
Петр Андреевич вдруг резко перестал улыбаться:
– Ты же со своими решил, что наши жены должны собирать посылки в колонию… А я со своими постараюсь этого избежать. Прежде чем сказать мне об этом, ты хорошо подумал. Ты поступил, как мужчина, объявил мне войну открыто. Как Святослав – «иду на вы» и все такое… Я, уважая тебя, принимаю это. Но учти: как бы полководцы вежливо и благородно ни беседовали – война штука грязная, а самая грязная – война гражданская, между своими!
– Я учту, Петр, – с этими словами Ильюхин ушел к себе, досадуя, что сам не умеет так выгибать разговор в нужном направлении, как Крылов…
…Через несколько минут оба полковника вызвали к себе своих подчиненных, и в Управлении уголовного розыска началась междоусобица…
Оперативники из «убойного» поехали в изолятор допрашивать подельников покойного Лаврентия о том, что они конкретно видели и слышали. Поехали не просто так, а заручившись поддержкой и отдельными поручениями следователя прокуратуры.
Губа и Чернота тоже поехали в изолятор, но не к арестованным, а в оперчасть. Начальником этой оперчасти служил отличный знакомый Крылова, которого он совсем недавно перетащил в Питер из лесных лагерей. (Фамилия этого начальника была Сулла. Он был то ли финном, то ли ингерманландцем, но когда-то его фамилия писалась как Сула. Потом где-то в метрике кто-то добавил одну буковку «л», и Сулла практически стал римлянином)
[20]
. Так вот, задача Сулле была поставлена простая и незатейливая: создать разговорчивым подельникам Лаврентия такие условия, чтобы они поняли, у кого настоящие рычаги управления этим миром…
Арестованные подельники покойника пошли на уговоры «убойщиков» и дали показания – за что им, среди прочего, были обещаны тепличные условия в камерах. Сулла перевел их в самые сырые камеры и, руководствуясь неотмененными средневековыми приказами, устроил «веселую жизнь».
Отдел убийств послал задание на внутрикамерные разработки арестованных, а Сулла взял эти задания под свой «особый контроль». В результате в «убойный» полетели выписки из внутрикамерных агентурных сообщений о чем угодно, только не о том, о чем на самом деле говорили в «хатах». Но это были еще цветочки. Ягодки не заставили себя ждать.
Ильюхин вызвал к себе постовых, которые стояли на входе в управление в тот день, когда притащили и выводили Лаврентия. Но Крылов еще до этого через Черноту провел с ними профилактические беседы, в ходе которых им была предложена стажировка в разбойном отделе на должностях младших оперов с перспективой последующей учебы и офицерских званий. Поэтому сержанты ничего Ильюхину не подтвердили. Они свято верили, что спасают своих от разных «прокурорских козней».