Высокие блондинки - читать онлайн книгу. Автор: Жан Эшноз cтр.№ 9

Сев в очищенную таким кардинальным образом машину Кастнера, Глория поехала в сторону Трегье, выбросила там картонку с вещами в мусоросжигатель, а потом взяла курс на север; молоток и клещи лежали рядом, на соседнем сиденье. Над Лармором высилась еще одна отвесная скала, круто уходившая в море, которое здесь всегда было довольно глубоким, даже во время отлива. На нее можно было въехать по отлогому склону; место было дикое, безлюдное, в общем, идеальное. Глория остановила машину над самой пропастью, сорвала клещами номерные знаки и забила молотком номера на моторе и шасси. Затем опустила все стекла, выключила ручной тормоз и принялась изо всех сил толкать автомобиль. Сперва безрезультатно, машина не поддавалась. Потом вдруг резко сдвинулась с места, быстро, словно по своей воле, преодолела оставшиеся метры и рухнула вниз; в общем, все сошло бы гладко, если бы в последний момент край заднего бампера не разодрал ногу женщины. Глория вскрикнула и грубо выругалась; тем временем машина уже погружалась в воду. Нагнувшись, сжав рукой лодыжку и скривившись от боли, Глория дохромала до края скалы и проследила, как тонет автомобиль; лицо ее постепенно прояснялось, словно падение тела с высоты действовало на манер анестезии, несло успокоение. Так Энтони Перкинс наблюдал подобное зрелище в 1960 году, с той лишь разницей, что машина Кастнера, маленький «рено» 94 года выпуска, неопределенно-бежеватого цвета, тонула вполне покорно и без шума, тогда как автомобиль Дженет Ли, огромный белый «форд» за номером ГВ-418, никак не хотел поддаваться уничтожению. [3]

Глория вернулась домой пешком, окольными береговыми тропами, отмеченными на скалах и путевых столбах красно-белым пунктиром. Номерные знаки она захоронила между утесами под толстым слоем гальки. Войдя в дом, она перевязала ногу и заодно, раз уж добралась до аптечки, превратила папку Кастнера в хранилище своих лекарств.

И вот теперь она спит. Спит крепко, не шевелясь, хотя во сне несется куда-то на мощном мотоцикле. За окном несмело брезжит рассвет. День наступает медленно, исподволь — так «боинг», весь в бортовых огнях, плавно взмывает вверх с бетонной полосы, так струнный оркестр завершает мелодию нежнейшим пиццикато.

Но вскоре бешеная езда прекращается: над горизонтом уже поднялось и засияло солнце. Глория сходит с мотоцикла и идет к телефонной кабине; тут-то она и просыпается. Минуту она неподвижно лежит с широко открытыми глазами, а потом — здравствуй, новый день! — встает и накидывает свой кошмарный зеленый халат. Кухня, электрическая кофеварка. Пока вода сочится сквозь фильтр, молодая женщина замечает, что на краю стола валяется желтая бумажка: какая-то рекламка, на обороте рисунок, который она, наверное, сделала вчера, — трудно вспомнить. Это портрет, набросанный дрожащей, неуверенной рукой; если быть пессимистом, его можно даже назвать автопортретом. Но как бы то ни было, Глория, закрыв глаза, рвет бумажку на клочки, все мельче и мельче, а потом швыряет их в унитаз и не глядя спускает воду.

В ванной возле душевого крана две плитки отлетели совсем, третья расколота, а все остальные давно пожухли, а то и почернели. Глория вешает халат на крючок за дверью. Она стоит голая перед квадратным зеркалом, висящим над раковиной; оно слишком мало, чтобы можно было рассмотреть себя целиком, да ей в любом случае совершенно не хочется видеть свое тело, свои безупречные длинные ноги, высокие округлые груди и упругие ягодицы — в общем, все, чего Кастнер даже заподозрить не мог под ее мешковатой одеждой. Доведись Кастнеру узреть такое великолепное тело, он в жизни не осмелился бы домогаться его.

Быстро приняв чуть теплый душ, Глория приступает к долгому тщательному макияжу. Сперва накладывает дневной крем, поверх него — жидкую пудру почти белого цвета, которую размазывает по всему лицу, как художник грунтует холст. Затем обводит карандашом глаза, придавая им миндалевидную форму, и покрывает веки бирюзовыми тенями. Далее с помощью хромированного пинцета, похожего на щипцы для улиток, Глория загибает кверху ресницы и красит их очень жирной черной тушью. Таким образом, вскоре на этой застывшей маске остаются живыми только блестящие серо-зеленые глаза, они бывают то серыми, то зелеными, в зависимости от погоды, пространства, освещения, а также душевного состояния их хозяйки. Потом она принимается за губы: обводит помадой их контур и закрашивает его внутри с помощью кисточки. Два оранжевых пятна на скулы, два темных мазка под бровями, и вот дело сделано. Размалеванная таким образом, Глория Эбгрелл вполне могла бы сойти за циркачку, упрятанную в дурдом с диагнозом «нервная депрессия», но все-таки не настолько депрессирующую, чтобы отказаться от исполнения своего номера в рамках самодеятельного концерта психов, организованного клиникой для посетителей в день открытых дверей.

Глория скрывается и, значит, как вы сами понимаете, всеми силами маскирует себя, желая стать неузнаваемой. Однако невольно возникает вопрос: уж не приносит ли ей тайное удовольствие эта процедура превращения в пугало? Размалевав лицо до безобразия, она долго изучает себя в зеркале, пока ей не становится тошно, но на самом-то деле она ужасно довольна, восхищается увиденным и гримасничает; радости ее нет границ, когда она слышит собственный голос, извергающий в непривычно пронзительном регистре грубые непристойности.

Кроме того, избыток краски на лице неизбежно должен размазываться при поцелуях, хотя ее практически никто не целует, — она делает все возможное, чтобы избежать этого. Конечно, иногда она вынуждена уступать натиску мужчин, как, например, в случае с Кастнером, иначе от него было не отвязаться. И тогда грим, конечно, размазывается. Жаль, что Кастнер так и не увидел себя после этого поцелуя, когда падал в черную бездну с веселенькими разводами на лице — алыми, коричневыми, светло-зелеными.

Но вот Глория слегка успокоилась, пришла в себя и вдруг заметила, что корни ее тускло-каштановых волос начали отливать природным золотистым цветом.

Их обязательно нужно покрасить в конце недели. А теперь быстренько сменить пластырь на ноге. Выбрать что надеть. Застегнуть ремешок часов на запястье: уже без четверти десять. Черт, а где же Бельяр? Стоя в чем мать родила, Глория закуривает сигарету и включает телевизор, хотя телевизор утром бьет по мозгам точно так же, как джин натощак. Но зато она может одеваться перед экраном, словно перед живым существом, и она напяливает один из своих кошмарных нарядов: верх — кофта из жаккарда — белые снежинки, зеленые, желтые и лиловые медвежата на пестром фоне, низ — темно-синие тренировочные брюки со штрипками.

Дикторша на экране выдает сенсационную новость: оказывается, старики, пьющие вино, на 27 % превосходят по умственным способностям стариков, которые его не пьют. Это многое обещает виноделам, заключает дикторша, и Глория хмыкает: большие шутники сидят на телевидении! Она стягивает волосы на затылке, надевает очки; ее взгляд мечет молнии сквозь стекла, сейчас она способна внушить ужас. Другая вспышка — бледный солнечный луч, — проникнув сквозь немытое стекло, падает на разоренную постель, и в его свете скомканные простыни выглядят грязнее, чем на самом деле. В комнате сейчас довольно прохладно. Глория наскоро оправляет постель, чтобы сделать атмосферу хоть чуточку теплее. Затем она выходит проверить содержимое почтового ящика, но там лежит всякая ерунда — рекламные проспекты, еще какие-то бумажонки, которые она выбрасывает не глядя, оставив себе лишь конверт с фирменным штампом конторы Бардо, Тильзитская улица, Париж; в конверте — чек за подписью некоего Лагранжа. Половина одиннадцатого, без четверти одиннадцать — нет, решительно Бельяр сегодня безобразно опаздывает. Вместо него в кухонное окно стучит Ален.