– Мама сама здесь это объясняет, спасибо, я не глухой!
Но голос Терезы настойчиво дублирует мамино объяснение:
– Его увлекла ее прозрачность, Бенжамен!
Она слово в слово повторила идиотскую фразу нашей мамы:
«Барнабе увлекла моя прозрачность». (Именно так!)
– Он был ей большой поддержкой в ее скорби. Он преуспел в том, что не удалось ни одному из нас, он ее вылечил, Бен! Это с ним она разговаривала потихоньку. Он дал ей одно из своих переговорных устройств…
«…большой поддержкой в моей скорби…»
И в самом деле, требовалось услышать это по меньшей мере дважды, чтобы поверить в сказанное. Едва ожив, мама вновь срывается, теперь с Барнабе! После «Зебры» и колонн Бюрена Барнабу слизнул и нашу маму!
– И представь себе, она же его никогда не видела! Она даже не знает, какой он из себя! Ну разве не чудо?
Тереза… О, Тереза… грустный василек, засохший на корню… как я тебя люблю и как мне хочется задушить тебя на месте…
– Они собираются отстроить заново дом в Веркоре и сделать из него храм прозрачности… невидимый дом… как в сказке… Это будет шедевр Барнабу!
Нет, я ее все-таки задушу!
Я застреваю на этой мысли, когда Жереми, распахнув дверь, орет во всю глотку:
– Это правда, что мама слиняла с Барнабу?
Я передаю черную метку Жереми, а сам мчу наверх, в нашу комнату, к телефону.
Джулиус, вырванный из сна моим внезапным появлением, усаживается на свой толстый зад и ждет результатов с неменьшим нетерпением, чем я.
Занято.
Телефон Жервезы занят.
Хороший знак.
Что и подтверждает Джулиус, хлопая пастью.
* * *
Так как в полиции совсем не дорожат жизнью своих служащих, я решил увести вашу монашку. Лучшей разменной монеты не найти. Если вы хотите снова увидеть ее живой, отпустите мою обманщицу в самое ближайшее время. На тот случай, если вы еще сомневаетесь в моих словах, спуститесь в парадную и загляните в почтовый ящик, вы найдете там доказательство того, что сестра Жервеза в самом деле сейчас у меня.
Когда я вхожу в квартиру Жервезы, Жюли, Кудрие, инспекторы Титюс и Силистри и дивизионный комиссар Лежандр с двумя специалистами в энный раз прослушивают автоответчик. Доказательство, обнаруженное в почтовом ящике, лежит у них перед глазами. Это – фаланга мизинца Жервезы. Мизинец с татуировкой на подушечке.
Он завернут в листок с посланием, которое и вызвало это гробовое молчание.
Через два дня получите руку. Мало будет руки – пришлю вам младенца. Я чувствую, что во мне просыпается аппетит повитухи.
Записочка, которую Сенклер подписал своим именем.
67
Она заметила грусть во взгляде инспектора Титюса, когда он вошел к ней в камеру тем вечером.
– Ну что же, Мари-Анж, сегодня я пришел к вам в последний раз.
В руках он, как всегда, держал корзину, из которой выглядывало золотистое горлышко бутылки шампанского, накрытой ресторанной салфеткой.
– Икра, – объявил он.
Она помогла ему разложить приборы. Серебро, фарфор и два хрустальных фужера.
– Какая глупость – втискивать шампанское в эти узкие мензурки; шампанское требует свободного пространства.
Марка производителя на банке с икрой была одобрительно встречена Мари-Анж.
Инспектор Титюс перехватил ее взгляд.
– Каждый раз я замечаю, как вы украдкой посматриваете на этикетки, – проверить, не подсовываю ли я вам какую-нибудь дрянь, – спокойно сказал он. – За кого вы меня принимаете? Не все полицейские – полицейские чиновники. Некоторые тоже знают толк в жизни…
Она не смогла удержаться от улыбки.
Он открыл шампанское осторожно, без хлопка.
Мелодия игристого вина полилась в широкие бокалы. Мелкие пузырьки, высокие ноты.
– Еще я принес вам это.
Ее первый розовый костюм. Ее вторая кожа. Приятной чистоты и свежести. И в придачу к этому трусики и бюстгальтер, которые были на ней в день ареста. Она не смогла удержаться и через какое-то мгновение уже стояла перед ним нагая, сбросив все, что на ней было, на пол и протягивала руки.
Он смотрел на нее, не дыша. Ему пришлось призвать на помощь всю свою любовь к Таните, чтобы не выйти за рамки профессиональной этики. И все же на несколько секунд он окаменел, застыв с костюмом в руках и глядя на нее. Потом, в который раз, он повторил:
– Нет, решительно, я ненавижу тюрьму.
Он заметил нечто вроде белой тени на ее светлой коже. Он обвел указательным пальцем контуры бледного следа, который начинался от груди, покрывал все левое плечо, стягивался к горлу и спадал по животу к правому бедру. Девушка носила на себе призрак рисунка.
– Попробую догадаться, что это была за татуировка…
Она не отступила под легким нажимом его любопытного пальца. А он чувствовал, как плавится жизнь в напряжении этого тела.
– «Меланхолия», – сказал он наконец. – Не дюреровская, а другая – Кранаха.
Он покачивал головой.
– Ноги ангела – вот здесь, у вашего бедра, а голова – вот в этом месте, как раз под ключицей.
Он протянул ей ее вещи.
– Почему вы решили свести татуировку? – спросил он, пока она одевалась.
О, этот волнующий изгиб бедер, проскальзывающих в узкие юбки костюмов!
– Попробую угадать…
Бюстгальтер – из тех, что больше выпячивают, чем поддерживают грудь.
– Ах да! Точно. Вы ее продали старику Флорентису, так?
Розовый пиджак раскрывался от линии талии и распускался по плечам, будто высовываясь из горлышка изящного кувшина.
– Ну конечно! Вы ее продали старику Флорентису, чтобы оплатить первый номер «Болезни».
Он открыл банку с икрой.
– С этого-то все и началось, не так ли?
Она опять сидела на своем месте, перед горкой зернистого жемчуга, серого, почти живого. Он развернул фольгу, в которую Танита положила пышущие жаром блины.
Между делом он рассказывал. Слова его были столь же точны, как и движения:
– Вот как все это случилось, Мари-Анж. В то время вы работали на студии Флорентиса. Ваш Сенклер поручил вам поискать в той стороне финансовых вливаний, и вы решили инвестировать в это дело свое природное богатство, если можно так выразиться. Флорентис влюбился, но не в вас, а в Кранаха на вашей коже. Старик Рональд с ума сходил по вашей «Меланхолии». Он показал вам свою коллекцию татуировок, и вам пришла в голову счастливая мысль ее пополнить. Вы стали набивать цену, и, когда она дошла до нужной планки, вы принесли ему «Меланхолию» на блюдечке с голубой каемочкой, так?