– Господи Боже, – произнес кто-то.
– Это, наверное, короткое замыкание!
Бертольд в три шага пересек палату и склонился над машиной, ворча, что нечего, дескать, укладываться сверху на больного, к которому подключены такие сложные аппараты. Проверили, нажали, где надо, на кнопки, повернули, где надо, переключатели... ничего не поделаешь: Бенжамен по-прежнему заполняет собой экран.
– Что он говорит? – спросил Жереми.
И так как никто ему не отвечал, он повторил:
– Что он говорит?
Бертольд в это время постукивал по машине, сначала ладонью, потом и всем кулаком, наблюдая за этими признаками церебральной регенерации с таким скептическим выражением лица, какого не встретишь и у эксперта из папской курии, осматривающего свежие стигматы.
– Вы что, язык проглотили? Что он говорит?
Жереми обращался прямо к Марти.
Марти только что встретился взглядом с Терезой. Тереза это Тереза. Никакого удивления.
– Ну же? – настаивал Жереми.
Бертольд уже тряс машину двумя руками.
– Ну семейка...
Воскресший Бенжамен был явно не в духе. Экран уже почернел от злости.
– Черт, ну что же он хочет сказать, этот экран, – скулил Жереми, – вы нам так и не объясните, да? Бенжамен поправился? Это значит, что он поправился? Что уже можно снять весь этот трубопровод и забрать Бенжамена домой... Доктор Марти, я с вами говорю! Вы можете нам сказать, Бенжамен поправился, да или нет? Кто-нибудь на этом свете, хоть самый последний знахарь, может ответить «да» или «нет»?
Голос Жереми достиг таких высот, что достал Марти, витающего в облаках безмолвного удивления. Марти посмотрел на мальчика взглядом, который сразу привел того в чувство, и спросил:
– Жереми, тебе помочь или предпочитаешь сам успокоиться?
И, обращаясь ко всем, сказал:
– Выйдите все.
Потом, смягчившись, добавил:
– Пожалуйста.
И с видом гурмана, предвкушающего лакомство, произнес:
– Оставьте меня наедине с доктором Бертольдом...
IX
Я – ОН
«Лазарь! Иди вон!» И весь мир поднимается из могилы...
49
– Графин пуст, а я хочу пить! Здесь, что же, нет даже какого-нибудь несчастного лаборанта, чтобы воды принести?
Лаборанта не было, зато полдюжины студентов бросились на штурм кафедры профессора Бертольда, преодолевая первые ступени своей будущей карьеры и вырывая друг у друга злосчастный сосуд.
– Доктор! – заорал в свой микрофон один из журналистов.
– Профессор! – резко поправил его Бертольд. – Попрошу не упрощать!
– Профессор, как долго длилась операция?
– Другой бы на моем месте провозился до самой вашей пенсии, мой мальчик, но хирургия – это дело, в котором нужно управляться быстрее, чем вам это пока удается.
По случаю большого ежегодного съезда, устраиваемого медиками в память о докторе Биша
[35]
, Научно-исследовательский центр неврологии «Питье-Сальпетриер» отмечал небывалое достижение профессора Бертольда, четыре пересадки за одну операцию: почки – поджелудочная железа – сердце – легкие – пациенту, уже несколько месяцев находившемуся в коме; результаты говорят сами за себя: ни малейшего намека на отторжение тканей, так что уже через какие-нибудь десять дней больной обрел все функции нормального жизнеспособного организма, вернулся домой и даже приступил к своим профессиональным обязанностям. Настоящее воскрешение!
– Благодаря техническим средствам и многофункциональному подходу, – громогласно чеканил профессор Бертольд, – я смог оперировать восемь часов кряду при постоянном переливании крови, чтобы избежать проблем септического плана, и я ни секунды не колебался, приступая к лапаротомии грудной клетки, что открыло мне широкий доступ к внутренним органам!
– У вас были ассистенты? – спросила восхищенная журналистка, которой с трудом удавалось справиться сразу и с микрофоном, и с блокнотом, и с карандашом, и с переполнявшим ее энтузиазмом.
– Помощники ни к чему в операциях такого класса, – отрезал профессор Бертольд, – пара рук – подавать инструменты – вот и все, хирургия в этом очень похожа на высокую моду, мадемуазель!
– Каков был порядок пересадки?
– Я начал с области сердца и легких, но пришлось параллельно отвлекаться на другую пересадку, потому что с поджелудочной железой необходимо разделаться не позднее, чем через пять часов после вскрытия.
– То есть закончили вы почками?
– Да, почки остались на десерт, чего легче!.. Да и все прочее обычно не вызывает больших затруднений... для меня, по крайней мере... я предусмотрел, чтобы большая часть анастомозов держалась автоматическими пинцетами... нужно идти в ногу со временем.
– Как вы объясните небывалый случай отсутствия отторжения донорских органов у вашего пациента?
– Для этого у меня есть особый секрет.
* * *
Кажется, все уже было сказано о том замечательном состоянии, в котором пребывает выздоравливающий: тело ощущает новизну жизни, как свежесть чистого постельного белья, знакомое чувство вновь обретенного себя самого, с каждым днем все более привыкаешь к себе. Но в то же время из-за этого внутреннего обновления относишься к себе с особой осторожностью, следуя букве инструкции из боязни сломать мудреный механизм... О первая ложка картофельного пюре, первый крохотный кусочек ветчины... О первые неуверенные шаги заново вступающего в эту жизнь... О воздух Бельвиля, внезапно наполнивший легкие до краев, так что, кажется, взлетел бы, не будь этого груза ожившего тела... О мягкое пристанище постели, зовущей еще сильно ослабленное тело... И эти улыбки, сопровождающие вас повсюду... это трепетное отношение – как будто держат в руках хрупкий фарфор... полумрак, оберегающий сон... продолжительный сон выздоравливающего... О утреннее солнце!
Кажется, все уже сказано о выздоровлении.
Но вот воскрешение...
Бертольд воскресил меня, это верно. После угроз Марти, конечно, но все же он вернул меня к жизни. Отбирая и вырезая куски из тела Кремера, пересаживая и пришивая их мне, Бертольд спас меня. Из убийцы и убитого он смастерил одно целое... Кто-то хотел сказать что-то насчет воскрешения? Прежде всего, самые истые среди верующих убеждают себя, что верят в него, на самом деле не веря. Все они, Клары, Жереми, видели бы вы, как они смотрели на меня, когда мои глаза открылись! Даже Тереза! Я бы не дал руку на отсечение, но, кажется, и во взгляде Терезы стремительно пронеслась неуловимая птица удивления, когда я впервые стал на ноги. Они смотрели на меня совершенно новыми глазами... Как будто это они воскресли, а не я! О, Лазарь, старый приятель из Вифании, не это ли новость из новостей? Возвращая нас к жизни, они воскрешают саму жизнь! Это Марфа и Мария, созданные вторично для тебя нашим прекрасным ходоком по водам! Более того, вся Иудея воскресла для тебя, тебя одного, Иудея, призванная жить! «Лазарь! Иди вон!» И весь мир поднимается из могилы, знакомый, но обновленный, – в этом настоящее чудо! А вот и те, кого ты уж не думал увидеть, словно только что вылупившиеся, но с налетом вечности: Жюли, Клара, Тереза, Джулиус, Жереми и Малыш, Лауна, Верден, Хадуш, Амар и Ясмина... что за приятное журчание имен... Лусса, Калиньяк, Забо, Марти и Аннелиз... о соцветие имен воскресших... и эти воскресшие повторяют твое имя: Бенжамен! Бенжамен! Как будто пытаются ущипнуть себя, чтобы убедиться, что и вправду живы...