Украшение и наслаждение - читать онлайн книгу. Автор: Мэдлин Хантер cтр.№ 43

— Не уверена, что мне бы это понравилось. Я бы чувствовала себя на балу ужасно неуместной. Думаю, что этот зал, заполненный людьми и залитый ярким светом… Думаю, впечатление от него было бы испорчено. Он мне нравится таким, как сейчас, — с огоньками, отражающимися в зеркалах и позолоте. Это создает какое-то волшебное золотистое сияние. Именно сейчас, когда зал пустой и едва освещен, он кажется чудесным местом.

— В таком случае можете наслаждаться чудесами сколько угодно.

Он перенес канделябр на середину зала и поставил его на пол.

Новое положение свечей усилило этот эффект волшебства. Теперь подвески на центральной люстре тоже отражали пламя свечей, так что зал засверкал еще ярче.

Тут Саутуэйт отступил куда-то в тень, а Эмма услышала скрип, после чего он снова появился. Подтащив к канделябру шезлонг, обитый шелком, граф проговорил:

— Можете даже поспать здесь, если пожелаете.

— Если бы я спала здесь, мне бы, наверное, приснились феи.

Он вдруг взял ее за руку и повел к центру зала.

— Надеюсь, что вы увидели бы во сне меня, мисс Фэрборн.

Взглянув на него, Эмма увидела, что в глазах его отражались блики света, и казалось, что и весь он источал волшебное сияние.

Здравый смысл подсказывал ей, что надо проявлять осторожность, но чувства заглушали голос разума, и опасность скорее возбуждала, чем пугала. Они шаг за шагом продвигались к свечам канделябра, и чем ближе Эмма подходила к этому свету, тем полнее растворялась в нем, причем казалось, что она как бы отдалялась от остального зала — все исчезало куда-то, и теперь перед ней было лишь небольшое пространство под сотнями сверкающих хрустальных подвесок, свисавших с люстры.

И все это действительно походило на чудо. Казалось, здесь правило волшебство. «Как странно, что все вокруг вдруг так изменилось», — промелькнуло у Эммы в голове. Да и сама она изменилась — чувствовала себя совсем другой, не такой, как прежде.

Тут граф привлек ее к себе, и сердце Эммы отчаянно забилось. Она чувствовала его! Ощущала его! И ей чудилось, что он крепко ее обнимал, хотя они просто стояли рядом.

В этом обманчивом ярком свете он казался прекрасным и удивительным, казался загадочным волшебником, казался всесильным…

Тут он взял ее за подбородок и заглянул ей в глаза. И Эмма вдруг подумала: «А может, в этом странном свете, в этом сверкании отражений я и впрямь представляюсь ему красивой?»

— Вы собираетесь соблазнить меня, Саутуэйт? — спросила она.

На его губах появилась едва заметная улыбка.

— Вы уж если скажете, то не в бровь, а прямо в глаз, мисс Фэрборн.

— Если вы и в самом деле задумали меня соблазнить, не лучше ли называть меня по имени?

— По правде говоря, несколько последних минут я вообще почти не думал.

— Почти? Но о чем же все-таки думали? Ведь думали же о чем-то…

Разделявшее их пространство внезапно исчезло, и граф, склонившись к ней, легонько коснулся губами ее губ.

— Да, Эмма, кое о чем я думал. — Он снова ее поцеловал. — Я думал о вас и о том, что желал вас с тех пор, как вы срезали меня на этом вашем последнем, но не окончательном аукционе.

Если бы он сказал что-нибудь другое, она, возможно, призвала бы на помощь малую толику твердости. Если бы он, например, сказал, что думает о том, как преобразил ее этот свет, стерший и уничтоживший настоящий, реальный мир, или сказал бы, что свет этот сотворил волшебство, которому он, граф, был не в силах противиться, — если бы он вообще что-нибудь сказал, а не заявил, что желает ее, заурядную, не слишком красивую и ужасно своевольную и упрямую мисс Фэрборн, то тогда она смогла бы ему противостоять. Но эти его слова глубоко тронули ее. И даже если он солгал, то сумел сделать это так, что его слова все равно прозвучали правдиво.

В следующее мгновение граф заключил ее в объятия. Эмма сознавала, что есть поступки, которые положено хорошенько обдумывать, прежде чем совершать, но, увы, она не могла обуздать охватившее ее возбуждение и противостоять ласкам графа, вновь принявшегося целовать ее и ласкать. Против него она была бессильна, и он тотчас же понял это, понял, что теперь Эмма принадлежала ему.

В какой-то момент она тоже обняла его, всецело отдавшись этому волшебству. И она нисколько не удивилась и не испугалась, когда вдруг почувствовала, что он принялся расстегивать пуговицы на ее коричневой пелерине.

Кто бы мог сказать, что процесс раздевания может оказаться столь волнующим и эротичным? Одно чудо сменялось другим, так что она даже не успевала удивляться; сначала на полу оказалась ее пелерина, потом его сюртук. После чего шнуровка на ее платье развязалась будто сама собой. И при этом граф продолжал целовать ее и ласкать.

Внезапно он чуть отстранился и сел в шезлонг, затем привлек ее к себе и тут же спустил с плеч ее платье. Перешагнув через него и оставшись в одной сорочке и панталончиках, Эмма почувствовала себя так, словно оказалась уже совсем обнаженной. И только сейчас она испытала робость и смущение.

Но тут граф стал целовать ее грудь сквозь сорочку, и она, вскрикнув от восторга и наслаждения, тотчас забыла о стыде. Он продолжал ее целовать, а его руки тем временем, скользнув под подол сорочки, поглаживали ее бедра. Казалось, он хотел успокоить ее и дать ей время привыкнуть к происходящему. А потом…

Эмма не знала, что произошло потом, но в какой-то момент вдруг обнаружила, что оказалась в шезлонге вместе с ним; и где-то высоко сверкали хрустальные подвески люстры, а прямо над ней находилось лицо графа.

Тут он вновь принялся целовать ее грудь и при этом легонько теребить соски. То была утонченная и сладостная пытка, заставившая ее забыть обо всем на свете. Эти ласки вызвали в ее груди более острые ощущения, и так продолжалось до тех пор, пока Эмма окончательно не утратила чувство времени и последовательности событий.

Внезапно она поняла, что на ней уже нет сорочки, — но не знала, как и когда граф стащил ее. Не оказалось на ней также ни чулок, ни панталончиков, так что теперь она находилась в полной его власти. А он покрывал все ее тело своими дьявольскими обольстительными поцелуями, и каждое его прикосновение было направлено на то, чтобы довести ее до безумия. Возбуждение становилось все более острым и отчасти даже граничило с болью. Желание с каждым мгновением нарастало, но так и не получало удовлетворения, которого Эмма теперь отчаянно жаждала.

Ласки Саутуэйта становились все более настойчивыми, и в какой-то момент его рука вдруг оказалась между ее ног, а другая — под ягодицами. Затем пальцы его коснулись ее лона, и это мгновенно принесло ей облегчение; тело девушки затрепетало и содрогнулось. И на миг у нее перехватило дыхание. Эти интимные ласки графа становились все более сладостными и упоительными, и теперь из горла Эммы то и дело вырывались стоны — она не могла их сдержать.

И думать она теперь могла лишь об одном — об окончательном удовлетворении.