– Гвубба, не выпущу, пока свои новости не расскажешь.
Парланчина попыталась укусить отца за ладонь, но не тут-то было.
– Ладно, ладно, отпусти, я расскажу.
– Поклянись.
– Клянусь!
Аурелио разжал пальцы.
– Федерико умирает, – сказала Парланчина. – С каждым днем все больше расплывается.
– Он ведь уже умер.
– Но вот опять умирает. Что мне делать?
– Он не умирает, он перерождается. В один прекрасный день Федерико совсем пропадет, и ты поймешь, что он появился на свет и стал ребенком. И с тобой такое может как-нибудь произойти. А где твоя дочка?
– Я оставила ее с мамой на плантации коки. Хочу, чтоб знала свою бабушку. Папасито, мне так грустно.
Аурелио погладил ее по щеке:
– Ну, а какая еще новость?
– Послание от богов жителям Кочадебахо де лос Гатос. Боги говорят: «Стройте стену, мы не сможем вам помочь».
– А что за боги? – удивился Аурелио.
– Чанго. Он говорил со мной от имени всех.
– Но ведь он – святая Барбара, бог темнокожих. Мне-то он почему говорит?
– У богов там неразбериха, – ответила Парланчина. – Чанго говорит, большое зло пришло на землю, все взывают о помощи к святым и богам. Он говорит, боги не ответят ни тем ни другим, это их рассорит друг с другом, а потому боги ни в ком не примут участия. Чанго сказал, что он, святой, не может воевать против себя же бога, вот и говорит одним людям: «Сами стройте стену», – а другим: «Не молитесь мне, я вам не отвечу». Ты передай это послание, папасито.
– Передам, дочка. Но и ты для меня кое-что сделай. Покажись маме, она так расстраивается, что только я могу с тобой говорить.
Парланчина отбросила за спину волосы и печально улыбнулась:
– Я пыталась, но она не видит меня и не слышит. Только во сне. Научи ее видеть сны наяву.
Аурелио сильно затянулся через пестик и вытер его о горлышко.
– Не мне ее чему-то учить. Она для меня, как Пачамама. Это она учит. Иди к ней и научись ей показываться, а я узнаю, где родится Федерико, ты сможешь его навещать.
Парланчина опустила оцелота на землю и встала. Тот, взмахивая хвостом, побрел прочь, и Парланчина двинулась за ним, но потом обернулась и слабо взмахнула рукой:
– Спасибо за сказки, только не забудь про стену, потому что на лике луны кровь.
50. Сибила
«Золото мира – труха души», – сказала она, и я проснулся. Мне снилось, что я древний грек. Во сне я был богатым бездельником и носил красивые белые одежды. Я сидел на склоне холма у дороги, ел фиги и вдруг увидел процессию верующих. Шествие вело быка на заклание к жертвенному камню, все пели и били в тамбурины. Я увидел Сибилу, она несла золоченый кубок; мне она сразу понравилась, меня прямо заломило всего. Простодушная, как ребенок, она удивительно сочетала неловкость и изящество. Гибкая и подвижная, спину держала очень прямо, двигалась с естественной грацией, но на лице красная отметина – замечталась и стукнулась о дверной косяк. Сибила по-детски подбирала слова и иногда совсем сбивалась. Если не могла вспомнить нужное слово, говорила другое, похожее, улыбалась, точно прося прощения, и замолкала, проверяя, что ее все-таки поняли. Взмахивала рукой и спрашивала: «Ну, а как это сказать?»
Во сне я пошел за процессией к жертвенному камню и, помнится, смотрел, как быку перерезают горло, а Сибила подставляет золоченый кубок под кровавый фонтан. Скорчившись, я прятался за большим красным камнем, поскольку знал: только посвященные могут присутствовать на церемонии; я надеялся, что Сибила пойдет в мою сторону. И вот, смотрю, идет. Уже стемнело, и мне Удалось ее перехватить и зажать ей рот. Во сне я был негодяем, стал ее лапать, но она не давалась. Кажется, я пытался ею овладеть, но она бешено сопротивлялась, и тогда я вытащил из-за пояса кошелек с золотом и рассыпал перед ней на земле. «Смотри, что я тебе дам», – сказал я, но она глянула презрительно, ответила: «Золото мира – труха души», – вырвалась и убежала. В плену самодовольства я и представить не мог, что какая-нибудь женщина откажет человеку моего положения и достатка, и тут проснулся от стыда.
Вы верите в реинкарнацию? Я раньше не верил, но благодаря Сибиле изменился, и теперь мне кажется – сон был из моей прежней жизни. Наверное, Сибила никогда не верила мне, интуиция ей подсказывала, что нельзя мне доверять, и, думаю, она жила на одних фруктах и овощах, потому что так смывала вину за все жертвоприношения Древней Греции. А моя изуродованная нога – это, наверное, наказание мне за прошлое, чтобы я был посдержаннее с женщинами.
Чуткая Сибила всегда помнила про мою искалеченную ногу. Шла помедленнее, пережидала, если мне было больно. При встрече, бывало, расцелует меня в обе щеки, но я-то все равно понимал – это дружеская любовь, не больше. Может, она считала, что я для нее слишком стар, но точно могу сказать – ее не влекло ко мне. Это меня огорчало, но я любил Сибилу так сильно, что часто утомлял ее своим обществом. В ее домике литрами пил настойки и бессчетно курил сигары, а она, даже устав от меня, все предлагала мне выпить еще или отведать эмпанады. Я ей пел, а она вторила задыхающимся голоском, таким слабеньким и прелестным. Рассказывала нелепые сказки про зверей, а увлечение рыбалкой находилось за пределами ее понимания. Я так любил ее, что однажды ей открылся, и не испытал ни обиды, ни удивления, когда она сказала, как ко мне относится. Доказывая свою дружескую любовь, она предложила сходить в кино, а ведь большинство девушек на ее месте сказали бы: «Думаю, лучше нам не встречаться больше». Я так ее любил, что был счастлив хоть иногда просто находиться рядом. Она помогала мне забывать, что я – калека. Я смотрел в ее серые глаза и чувствовал, как сливаются наши души, но она-то видела меня насквозь и понимала, что нельзя быть моей любовницей. Понимаете, я не заслуживал доверия, и она это чувствовала, но все равно по-дружески любила меня. Благородная Сибила. По ночам я лежал без сна и воображал наши любовные сцены; поверьте, видел их в таких деталях, будто все уже произошло наяву. Если не верите, значит, сами никого так не любили. Я столько раз воображал, как она подходит, как спадают с нее одежды, и знал каждую черточку ее обнаженного тела. Может, в каком-то из воплощений мы и вправду были любовниками, и я это помнил.
Сибила знала три языка, что большая редкость в Кинталинас де лас Виньяс, но ее вечно тянуло в другие места. Постоянных любовников она не заводила, чтобы я чувствовал себя увереннее на положении друга, и вообще ей нравилось одиночество. Она спала или просто ничего не делала. Компании не доставляли ей удовольствия, и она с виноватым нетерпением ждала окончания вечеринки. Однажды сама устроила вечеринку, на которую почти никто не пришел; чтобы безоговорочно любить Сибилу, надо хорошо ее знать, а просто знакомцы и не думали откликаться на приглашения.
Временами ей нравилось исчезать. Она отправлялась взглянуть на древние памятники – стоящие торчком громадные камни с дырками или странные сводчатые проходы в лесу. Однажды я пошел с ней, мы напились пьяными и немного покурили марихуану. Я никогда Сибилу такой не видел – она много смеялась и пела, сидя на земле и дирижируя краюхой хлеба.