Беспокойный отпрыск кардинала Гусмана - читать онлайн книгу. Автор: Луи де Берньер cтр.№ 46

В день именин кардинала Консепсион за руку повела Кристобаля в «пассаж» – выбирать подарок. С именинами всегда возникали проблемы, поскольку жалованья она не получала, живя во дворце, что называется, за харчи. На разные мелочи себе или Кристобалю она просила денег у кардинала, но брать деньги ему же на подарок, естественно, не могла. У нее хранилось кольцо – единственное, что осталось после матушки, – и она за бесценок продала его «сирийцу», убедившему ее, что оно не золотое; вырученных денег хватало на подарок и на покупку снадобий у колдуна в трущобах.

– Ему все хуже, – сказала она знахарю. – У него распухает живот, будто он беременный, и рассудок замутняется; я тут как-то испугалась, что он посмотрит в зеркало и не узнает себя. Что же делать?

Колдун бросил на циновку раковины каури и, нахмурясь, сел перед ними на корточки, читая знаки.

– Он по-прежнему видит бесов?

Консепсион испуганно закивала:

– Теперь уж совсем страх какой-то.

Колдун глубоко затянулся сигарой и выдул дым на раковинки, помогая им заговорить.

– У него совесть нечиста.

– Господин, так он и раньше с совестью был не в ладах.

– Тебе следует оберегать ребенка, сеньора. Мало того, что мальчонка всюду нос сует и, рано или поздно, его расквасит, он еще и глистов наберется, потому как у него всегда грязные ногти; думаю, ты с ним еще хлебнешь горя. Вот, я бросил раковины, спросил про твоего мужчину, а они сложились в знак «Дитя».

– Я этого ничего не понимаю, магистр. – Консепсион оглядела жестяные стены лачуги с гирляндами сушеных трав и сморщенными зародышами ламы. Вход сторожил икекко – бог-хранитель домашнего очага; вздрогнув, Консепсион отогнала мысль, что эти космы, наверное, состригли у мертвеца. Бесстрастное лицо идола смотрело на разбросанные раковины, и на нем застыло такое выражение, словно божку все известно и оттого весело. Консепсион встревожилась.

– Я положу в снадобье отраву, – сказал колдун, – и твоему мужчине станет гораздо хуже. Он еще яснее увидит бесов, ему станет жутко; так что приготовься. Пойми, я усугубляю болезнь, чтоб ее побыстрее одолеть. Ты готова?

У Консепсион ухнуло сердце, она переменилась в лице, но проговорила чуть слышным шепотом, выдававшим ее тревогу:

– Готова, магистр. А что, если ему станет хуже и он не поправится?

Чародей покачал головой и погладил седую бороду:

– Тогда я приду и поборюсь с бесами, а может, придется и с ним самим сразиться, чтобы втряхнуть душу обратно в тело.

– Нельзя, – сказала Консепсион, – он же священник.

Колдун рассмеялся; у него не хватало передних зубов, что заинтересовало Кристобаля и ненадолго отвлекло от ковыряния в ухе.

– Я все равно приду, – ответил чародей.

– Спасибо вам, – сказала Консепсион. – Вот, я тут принесла апельсинов и цыпленка.

– Я не могу принять платы, иначе мою силу смоет дождем.

– А это не плата. Подарок.

– Ну, тогда спасибо. Да обережет тебя Чанго своим громом, и да сохранит Ошун твою красоту. Держи снадобье.

Выйдя из хижины, Консепсион пошлепала по грязи трущобных улочек. Внизу в долине виднелись красивые здания правительственных кварталов; отель «Хилтон» возвышался над колониальными домами, которые в большинстве стали магазинами с зеркальными витринами. Консепсион отыскала взглядом кардинальский дворец и увидела, что на него надвигается туча с моросящим дождем. Она представила, как его преосвященство раздраженно крякает и переносит стул с лужайки в галерею.

На склоне горы она увидела окружавшие столицу villas miserias, [63] или, как их иногда называли для благозвучия, «новые городки»; благосостояние центра в сравнении с ними чужакам казалось неприличным. Консепсион приостановилась, оглядывая этот район. Проститутка лет двенадцати, надрывно кашляя и отхаркивая кровь, поджидала на пороге нищих клиентов, что могли расплатиться лишь пластмассовыми безделушками и оскорблениями. Девочка – наверное, сестра, но скорее мать – мыла под дождем голенького ребенка. Небольшая компания пьяных кидалась камнями в бешеную собаку, держась на безопасном расстоянии. Собака металась кругами, в любую минуту готовая свалиться и умереть. В грязной луже валялась дохлая кошка, и над ней, нагуливая аппетит, кружил канюк. Выше по склону вопила женщина – то ли умершего оплакивала, то ли рожала. Со спущенными штанами, сидя спиной к лачуге, мучительно испражнялся какой-то человек. Кристобаль восхищенно за ним наблюдал.

– Вон дяденька какает, – объявил Кристобаль и показал пальцем.

– Все какают, – ответила Консепсион.

– И кардинал?

– Даже кардинал.

– Спорим, он не какает?

Консепсион вздохнула, взяла мальчика за руку и пошла вниз к далеким сверкающим магазинам, где можно отыскать любимому подарок, где непременно захочется растранжирить деньги на косметику, на блестящие фигурки трогательных животных, на ожерелья с изображением святых чудес. Она непременно потрогает все эти штучки, почувствует, какие они крепенькие и тяжелые, и поставит на место, а продавец с подозрением будет на нее пялиться. Потом в магазин войдет белый, и продавец подобострастно кинется к нему и спросит: «Чем могу служить?»

На улице Боливара Консепсион набрела на ларек с пластинками. Устав от поисков неизвестно какого подарка, она остановилась и стала машинально перебирать квадратные картонки. Попадались американские пластинки с похожими на бесов длинноволосыми мужчинами, у которых лица были разрисованы, как индейские маски; все такие сердитые и хмурые. Имелись пластинки с полуголыми блондинками в соблазнительных позах, с непомерными начесами и гладкими, как у девочек, подмышками. Были картинки с неграми в темных очках и с такими стрижками, что головы походили на маленькие платформы. Консепсион показала пластинку Кристобалю:

– Будешь ковырять в носу – станешь вот таким же.

– Это космонавты? – спросил Кристобаль. – Я хочу стать космонавтом, а когда умру, хочу превратиться в птичку колибри. – Он изо всех сил замахал руками, подражая порхающей птице. – Похоже получается?

– Нужно еще быстрее, – ответила Консепсион. – А так только в аиста превратишься.

Среди пластинок вальенато Консепсион вдруг увидела одну, которая прямо тянула к себе. На пластинке был портрет человека: изогнутый рот, суровый, неодобрительный взгляд. Консепсион внимательно рассмотрела надпись на иностранном языке, но восклицательных знаков не обнаружила; его преосвященство всегда говорил: отсутствие восклицательных знаков – признак серьезного произведения и хорошего стиля. Большие черные буквы на обложке гласили: «Бетховен, 3-я симфония («Героическая»)», и непостижимость этих слов заворожила Консепсион. Она протянула пластинку хозяину ларька: